Асьенда

Он должен мне позволить. Он ведь понимает, каково это – быть одной в этом доме.

Тени закручивались вокруг нашего маленького ореола света, тянулись к Андресу, как нити удушливого тумана. Как будто в его присутствии они делались гуще, оживали.

Андрес выдохнул, хрипло выругался себе под нос и, вытянув длинные ноги, поднялся.

– Если хотите остаться, я вынужден попросить вас ничего не рассказывать другим священникам. Ничего. – резко сказал он. – Особенно падре Висенте. Понимаете?

– Падре Висенте? – повторила я. Требование – а по его тону было понятно, что это именно требование, хотя и выраженное вежливым языком – застало меня врасплох. – Я могу рассказать ему все что угодно, и он все равно мне не поверит.

Я честно представила, как заявляю прямо в раскормленное, краснощекое лицо падре Висенте, что небо голубое, и его глаза расширяются, щеки начинают трястись, и он тут же тянется за пером, чтобы написать моему мужу о его истеричной жене.

Андрес посмотрел на меня сверху вниз, совершенно невеселый и мрачный. Потом снова уставился на дверь. Что бы он там ни услышал, этого оказалось достаточно, чтобы склонить чашу весов в его молчаливом споре. Он похлопал по карманам брюк в попытке что-то найти, а потом выудил оттуда кусочек угля.

Раскатав уголь между указательным и большим пальцем, Андрес отвернулся от меня и стал считать шаги от первой курильницы до той, что стояла ближе к двери.

– Siete, ocho, nueve[25]…

Затем он присел, сделал отметку на полу и выпрямился. Принялся снова считать. Присел, сделал отметку, встал. Математически выверенными шагами он обошел меня по кругу и расчертил пол отметками. Затем поднял курильницу и еще раз прошелся по кругу размеренными и ровными шагами, бормоча что-то себе под нос.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что Андрес говорит совсем не на кастильском. Этот язык был шелковистым, изгибистым, как вьющиеся струйки копалового дыма. Я много раз слышала его в Сан-Исидро, на нем говорили тлачикеро и их семьи.

Пламя свечи плясало на точеных чертах лица Андреса, как лучи солнца на воде. Слова заговора пробивались сквозь дым с ленивой грацией водяной змеи.

Он ведун.

Мысль зазвенела в голове так ясно, будто это был церковный колокол.

Я тряхнула головой, чтобы избавиться от нее. Нет. Невозможно. Падре Андрес – священник.

Тем временем он закончил заговор, сел на пол и принялся чертить еще больше ровных фигур. Наконец Андрес отложил уголь и достал откуда-то из черной ткани своего одеяния маленький предмет.

В свете свечи зловеще блеснул острый перочинный ножик. Падре раскрыл его и кончиком надавил на большой палец.

Я ахнула.

Под острием ножа расцвела крупная бусина крови. Андрес без промедления опустил руку над полом и окропил своей кровью ровные нарисованные отметки. Затем убрал нож обратно в карман и достал носовой платок, чтобы промокнуть кровь.

Он поднял взгляд на меня, и выражение лица у него было вызывающе дерзкое. Андрес как будто испытывал меня: давайте, скажите, что вертится у вас на языке.

– Вы ведун, – на выдохе проговорила я.

Он кивнул – покорно, один раз.

– Но вы священник.

– Да.

Андрес стоял, склонив голову набок, оценивая отметки, которые сделал на полу. Затем его взгляд вернулся ко мне. Если падре ожидал возгласов страха или любой другой моей реакции, то он этого не получил. Я была ошеломлена.

Прежде ты таких не встречала.

– И что вы думаете? – снова с вызовом спросил он.

– Я нахожу странным, что ведун стал священником, – заявила я.

От удивления, которое последовало за моим ответом, Андрес рассмеялся, низко и хрипло.

– Есть ли в мире призвание, более подходящее человеку, который слышит дьяволов?

Волосы на затылке встали дыбом. Мне следует его бояться. Следует. Людям свойственно бояться ведунов.

Но в круге воцарилась тишина, напоминающая робкий рассвет. Воздух сделался легче, спокойнее. Пламя свечей жадно упивалось им и танцевало в вышине, дотягиваясь до горла ведуна, освещая его, пока сам он повернул голову к двери и сощурился.

– Но Инквизиция… – начала я.

– Я боялся ее, да. Но она покинула Мексику.

Андрес издал тихий звук, выражающий пренебрежение. Хотя напряжение в его плечах еще не спало, движения вернулись в свой привычный, медлительный темп. Он поправил курильницы с копалом.

– Не знаю, искали ли когда-то инквизиторы таких людей, как я, – задумчиво произнес он. – Их целью было поражение политических соперников. Власть над людьми, которые преступили черту, мистиками и еретиками. Меня они так и не раскрыли.

Андрес поднял уголь и передвинулся на другую сторону круга, чтобы продолжить рисование. Теперь я поняла, что он намеревался оградить нас плотным слоем таких отметок.

Как глифы внутри дверного проема на кухне.

– Ана Луиза ведунья?