Асьенда

– Вы так думаете из-за кухни, но нет. – Андрес не отвлекался от своей работы. Воск вокруг фитиля свечи, которая стояла рядом со мной, сделался совсем жидким, и густая капля лениво скатилась по боку свечи. Андрес продолжил говорить, и в его голосе я уловила осуждение и суровость: – Ана Луиза знает, что эти знаки обладают силой. И при этом понимает, что сама она не в состоянии сделать все как полагается. Это было опасно. Ей следовало бы знать лучше.

– В каком смысле?

Рука с углем замедлилась, потом остановилась вовсе. Может быть, Андрес поймал себя на мысли, что слишком многое мне рассказал. Может быть, он осознал, что страх развязал ему язык и сблизил нас, чего допустить было нельзя, и что мне нельзя доверять это знание… Он резко поднял голову.

– Вы никому не скажете. Вы не можете так поступить, – сказал Андрес. – Поклянитесь, что не расскажете.

– Как будто падре Висенте мне поверит, – сухо ответила я, но шутка повисла в воздухе.

– Если он узнает об этом, – Андрес обвел своей длинной рукой сделанный им круг, – то сошлет меня подальше. В Испанию, в тюрьму – не знаю, да меня это и не волнует. Я нужен людям здесь. Война оставила шрамы. Оставила демонов. Она разрушила людей. – Пыл ожесточил его голос. – Им нужно, чтобы их выслушали, чтобы их услышали. И есть такие вещи, о которых они не могут рассказать другим священникам.

– Потому что те не говорят на их языке?

– На науатле? Это не так важно. Я тоже на нем не говорю. Потерял язык в детстве. – В ответ на мой вопрошающий взгляд он продолжил: – Я запомнил то, чему меня научила бабушка. То есть… остальные священники – богачи из столицы и Гвадалахары. Они не говорят на языке человеческих проблем. Они не видят того, кто я есть, и да будет так. Апан, Сан-Исидро… это мой дом. Я знаю этих людей. Их жены мне как матери, их сыны мне как братья. Я знаю. И я слышу их.

Андрес вернулся на свое прежнее место, ближе ко мне, и сел, скрестив длинные ноги. Теперь, находясь в самом центре колдовского круга, он достал из кармана четки. Серебряный лик Девы мелькнул в свете свечи, и медальон исчез под его изящными пальцами.

Воистину прежде я не встречала таких священников, как он.

– Обещаю, – прошептала я. – Клянусь, не скажу ни слова. Спасибо. За все это. За то, что поверили мне.

– Вам даже не нужно было говорить, чтобы я поверил. – Теперь взгляд Андреса на дверь был скорее настороженным, чем испуганным; пальцами он вдумчиво перебирал бусины. – Все было написано на вашем лице. А потом я вошел в дверь… Я не хотел прибегать к этому, – он кивнул на круг с темными глифами, – но за все то время, что я очищаю больные дома, с таким я еще не сталкивался. – Он на мгновение прервался, словно вспомнил что-то, и теперь это воспоминание удерживало его. – Сколько вам удалось поспать за последнее время?

Я сухо рассмеялась, звук из горла вышел инородным и хриплым. Я могла по пальцам сосчитать часы, в которые спала, – не больше пары за ночь – с тех пор, как Родольфо уехал… девять? десять? дней назад.

– Ответ «недостаточно» вас устроит?

– Вот. – Андрес потянулся за одним из одеял и передал его мне. – Я присмотрю за вами.

Пальцы погрузились в густую шерсть. Я могла позволить себе упасть, отдаться тишине, пока кто-то другой был на страже. Покой от пребывания внутри круга окутал меня туманом, прохладным и успокаивающим. Сон. Мысль о нем была настолько пьянящей, что меня совсем не волновало, что спать придется рядом с мужчиной, который не приходится мне мужем и которого я встретила всего пару дней назад.

Рядом с ведуном.

Я подложила часть одеяла под голову вместо подушки и свернулась на нем, как кошка, устроившаяся у теплого очага.

Было так тихо, что я слышала треск фитилей, несущих свое пламя, и касание мозолистых пальцев Андреса к бусинам четок. Его голос превратился в низкий, ровный шум.

Я больше не была одна.

И пока Андрес читал молитвы Аве Мария, я скользнула за темную границу сна и падала, падала, падала…

* * *

Во сне я очутилась в кабинете асьенды: складывала покрасневшими от жесткого хозяйственного мыла руками узорчатое постельное белье тети Фернанды. Вместо привычных высоких окон, разрезающих стену сверху, тут были большие окна в пол, пропускающие много света, – как те, что украшали дом нашей семьи в столице. Одно из них было открыто, и в комнату проникал ветерок, доносящий с собой пение птиц из сада. Простыни, которые я складывала, колыхались на ветру. Я взяла в руки стопку чистого белья и отправилась в спальню. Шагнула через порог, завернула за угол и замерла, не в силах пошевелиться.

Белые простыни и матрасы были разорваны в клочья. Раскромсаны сотней острых ножей, яростно порезаны клинками. Деревянное изголовье было испещрено длинными царапинами, подушки – изрезаны на куски, а перья, которыми они раньше были набиты, беззаботно парили в воздухе, ничего не ведая об окружающей их кровавой бойне.

Пение птиц умолкло.