Асьенда

Он снова откинул голову и прикрыл глаза, раз и навсегда закрывая эту тему. Взглядом я проследила, как вороново-черные волосы падают ему на брови и пляшут от дуги горла к воротничку, резко обрываясь у белой вспышки, сияющей на фоне его черной сутаны.

Щеки залило жаром. Раз уж в мысли закрался грех, богохульство было наименьшей из моих забот.

Я опустила взгляд в суп.

– Кем бы вы стали, если не священником? – Не самая изящная смена темы, но, безусловно, необходимая.

Андрес не ответил. Я опять переступила черту.

– Я мечтала стать генералом. – Я задала вопрос и сама же ответила на него, так как Андрес промолчал. – Мой отец был генералом. Он показывал мне планы сражений и рассказывал о движении армий, о том, как занять высокие позиции и выиграть битву, даже если мушкетов настолько мало, что солдаты бросаются камнями. – Я вспомнила, как темная папина рука накрывала мою и мы вместе обмакивали перо в баночку красных чернил. Представив, как перо царапает бумагу, я почувствовала ужасную тоску по дому. – Больше всего я любила его карты. Наверное, именно этого мне хотелось, когда я говорила, что мечтаю быть генералом. Мне хотелось карт. Но я не понимала, что командовать армией значит вести мужчин на смерть.

– Поэтому вы вышли замуж за «Лорда пульке». – Насмешка в его голосе жалила.

– У меня не было выбора. – Слова, слетевшие с губ, отдались нервным эхом. Это было мне знакомо; то же самое я сказала маме, когда она заметила на моем пальце кольцо Родольфо. – Не глумитесь над тем, чего вам не понять, – пробормотала я, зачерпнув суп ложкой – сильнее, чем следовало. Капли бульона забрызгали стол. Я уставилась на них, понимая, что Андрес внимательно за мной наблюдает.

– Неужели? – спросил он.

И, кажется, этот простой и тихий вопрос прорвал во мне плотину.

Ему было не понять, каково это – быть женщиной, неспособной защитить свою мать. Ему было не понять, что я поставила на карту, когда приняла предложение Родольфо.

Или?..

Я потерял язык в детстве. Так Андрес сказал тогда. Кожа и глаза у него были светлее, чем у кузины; очевидно, он был метисом и происходил из касты ниже, чем другие священники. Так чувствовала себя я в доме тети Фернанды. Возможно, он тоже передвигался по миру креолов на нетвердых ногах: осторожно, не оступись, осторожно, будь начеку. Осторожно, никогда не отвечай на колкости, впивающиеся в тело.

Мы происходили из разных миров и разных классов, мы проживали разную жизнь: городская дочь генерала и парень из асьенды. На первый взгляд у нас не было ничего общего. Возможно. Но, возможно, наши жизни различались не так уж и сильно.

И возможно, если я покажу Андресу это, он поймет.

– Мой отец был умным. Он был добрым. Он так сильно любил маму, что с ними невозможно было находиться в одной комнате. Но мамину семью волновала лишь limpieza de sangre, – сказала я, вкладывая в последние слова всю злобу от раны, что так долго меня терзала. Чистота крови. Валенсуэлы лелеяли ядовитую одержимость кастой креолов и верили, что любое наследие, произведенное кастами извне, замарает то, что так желанно и чисто. – Они отреклись от нее, потому что она вышла замуж за метиса.

То была правда, которую мне никак не удавалось донести до мамы, потому что – как бы сильно она меня ни любила, и, быть может, из-за самой ее любви – она не видела того, что видели другие креолы. Вы почти так же прелестны, как донья Мария Каталина, только чуть темнее.

– Взгляните на меня. Очевидно, я пошла в отца. – Страхи, для которых я никогда не находила слов, хлынули из меня, будто переполненный в сезон дождей ручей. Начав, я уже не могла остановиться.

Андрес и не пытался меня остановить. Он наблюдал, задумчивый и молчаливый, пока я показывала на свое лицо и черные волосы.

– А потом его убили, и мы потеряли все. Я поняла, что, если мне хоть когда-то удастся выйти замуж, это будет чудом. Что еще мне оставалось делать, когда Родольфо предложил выйти за него? Скривиться от запаха пульке и оставить мать жить на объедках с дядиного стола? Позволить ей голодать, когда у дяди кончится терпение и он выставит нас вон? – Я жестом указала на дом; страх перед тем, что таилось в его стенах, сделал это движение резким и полным ненависти: – Этот дом предназначался ей. Он должен был стать доказательством того, что я приняла верное решение. Доказательством того, что ей не стоило злиться на меня из-за Родольфо. – Мой голос дрожал то ли от злобы, то ли от боли – сложно было разобрать. Возможно, и от того, и от другого. Я сложила руки на груди, ограждая себя. – Но она до сих пор не отвечает на мои письма, а я ничего не могу поделать.

После моей бурной речи между нами надолго затянулось молчание, нарушаемое лишь отдаленными разговорами с кухни.

Пара деревенских ласточек опустилась с неба и закружила над головой Андреса, напоминая бабочек. Он потянулся к оставшимся тортильяс, покрошил одну из них и вытянул левую ладонь.