Асьенда

Я покачала головой. Мама не отвечала даже на мои письма, что уж говорить обо мне самой. Возможно, Палома приняла это за «нет», потому что она продолжила говорить, и ее слова были успокаивающими. Быть может, нежный и притягивающий голос Андреса был не следствием его дара, а скорее отличительной чертой их семьи.

– Когда все рушится, у нас остается только семья, – сказала она. – Я рада, что Андрес здесь. Знаете… Его так долго не было рядом.

Прошло мгновение, тяжелое от невысказанных слов. Я жалобно всхлипнула и вытерла нос платком.

– Хорошо, что вы его вернули. Он нам нужен.

– Я знаю. – Из-за слез я говорила в нос.

– Этим поступком вы заработали себе уважение среди народа, – добавила Палома. – Его не так-то просто получить. Мы не сильно любили Солорсано, и особенно жен, которых они привозили из столицы. Тем более последняя изгнала Андреса.

– Почему его изгнали? – спросила я, благодарная за возможность отвлечься. Все что угодно, только бы не думать, как мама отвергает письмо за письмом.

Палома бросила взгляд на сад. Туман рассеялся, но день был серым, и в таком свете клумбы выглядели особенно безжизненными и заброшенными.

Несмотря на то что она была служанкой, а я – женой хозяина, это совсем не означало, что я имею больше прав допытывать ее, чем она меня. В любое другое время я бы не стала настаивать. Я бы с уважением отнеслась к печали, которая так очевидно нависла над ней. Но чувство глубоко внутри, возможно, ужас или страх подсказали мне, что я обязана это знать.

– Что произошло?

Палома сделала глубокий вдох через нос, и ее прорвало.

– Помните, я сказала вам, как хозяин, по слухам, насилует девушек, которые работают в доме? Я солгала. Это случилось с моей подругой Марианой, и она рассказала мне об этом. Позже оказалось, что она ждет ребенка. Она была в ужасе, и я попросила Андреса о помощи. У Тити… то есть у нашей бабушки, были всякие средства, и я знала, что она научила его готовить одно для избавления от нежеланной беременности. Андрес тогда только вернулся из Гвадалахары. Думаю, там он столкнулся с Инквизицией. Он боялся, но я подтолкнула его. Донья Каталина увидела, как он передает мне лекарство. Она стала угрожать ему и затем изгнала. А потом ополчилась на меня. – Палома едва переводила дыхание, так как говорила очень быстро. – Мы прикрываем друг друга. Только так мы можем выжить. Но я… – Ее дыхание сбилось, в остекленевших от слез глазах отражался серый утренний свет. – Донья Каталина была жестокой. Она сказала, что не потерпит внебрачных детей, и била меня до тех пор, пока я не призналась, для кого было то лекарство. Мариана бы так не поступила. Мариана была сильнее меня. Но я сдалась, а через неделю Мариана умерла. Донья Каталина приказала ей расставить канделябры на балках в столовой, хотя мы никогда не устраивали приемы, и той комнатой никто не пользовался. Только донья Каталина была там, когда Мариана упала… – Ее голос сорвался. – Это она ее убила, я уверена, и это все моя вина.

Палома разрыдалась и прижалась ко мне. Я обвила рукой ее плечи и крепко обняла. Тучи так и не разошлись, но небо уже светлело. Я подняла голову. Мне хотелось, чтобы небеса унесли нас отсюда. Мне хотелось поднять Палому и забрать ее с собой – куда угодно, только бы не быть здесь.

Но идти было некуда. Негде было просить помощи. Негде искать покоя.

Постепенно дыхание Паломы выровнялось. Она фыркнула и прошептала:

– Эта стерва получила по заслугам.

– Я думала, она умерла от тифа, – медленно проговорила я. Голос звучал отстраненно, будто бы повторяя слова тети Фернанды, которые она однажды заговорщически прошептала за моей спиной.

Палома подняла голову.

– Кто станет замуровывать человека, который умер от тифа, в стене?! – прокричала она.

Хуана, Хуана…

Из разрушенной стены в северном крыле мне ухмылялся скелет. Он издевался надо мной – слишком широкая улыбка и скрученная, сломанная шея. Я вспомнила, как Хуана насмехалась надо мной, когда я нашла тело, замурованное в стене, и как она толкнула меня обратно в холодную темноту северного крыла.

Как пожелаете, донья Беатрис. Ваше слово закон.

Хуана ненавидела меня, ведь я ставила под угрозу ее влияние. Я вышла замуж за ее брата и стала своего рода проверкой ее власти над королевством Сан-Исидро. Она наверняка ненавидела Марию Каталину по той же самой причине, ведь та тоже представляла собой Родольфо. Свидетельствовала о том, что жизнь Хуаны, полная привилегий и свободы, всего лишь ложь. Что в мгновение ее можно лишить всего.

Ведь Хуана была внебрачным ребенком.

Родольфо сохранил этот секрет. Из неуместной преданности то ли своей, то ли ее гордости, он не проговорился об этом ни душе. Даже мне. И как только он стал угрожать, что Хуана получит по заслугам, что он лишит ее наследства…

Родольфо убил не дом. Он умер не так, как Ана Луиза, нет. Он никогда не чувствовал холода, ему не являлись видения, и он не слышал многоголосого смеха, потому что дому – Марии Каталине – нравился Родольфо.

Но Хуана?

Хуана убила его.