Ася (СИ)

— «Эрудит», Фролов! — отталкиваю прилипалу. — Всё! Иди на хрен, финансовый сатрап. Инга, всего доброго. Я в курсе всех махинаций, которые вы производите пока меня там нет, так что, не балуйтесь, чертята. Папа скоро выйдет и спросит с каждого.

— Ура! — выдыхает Фрол, обняв за талию Ингу, затаскивает Терехову к себе на бок…

Моя мама ушла, вернее, отец вышвырнул её, как ненужную вещицу, когда меня определили в детский сад. Там, как я узнал позже, произошло недопонимание по вопросам уплаты блядских денег за услуги, которые оказывало государство нам, беря на поруки сына инвалида первой группы. Мама якобы настаивала на льготном обхождении, а отец гнул своё. Он не воспринимал имеющийся недостаток, как физический ущерб, и предпочитал не спекулировать преференциями, которыми его щедро вознаграждала страна. Видимо, обида на то, что он оказался не в удел, не отпускала Петю Красова, и папа стремился доказать другим, да и себе, что отсутствующее зрение — не повод, не приговор и не дефект.

Она пропала… Сгинула… Исчезла… Где-то затерялась. Мир большой, а человек — песчинка в кочующих барханах. Мать видела сына в последний раз, когда мне, если не ошибаюсь, было четыре или пять лет. Я не знал, что такое жить с женщиной, которая тебя ласкает только потому, что ты её частица, её живая плоть, её истинная кровь. Не знал… Поэтому и вырос мудаком, который сейчас теряется в собственных чувствах и желаниях, когда из-под бровей наблюдает за собственной женой.

Ася сидит в постели, опираясь на приподнятое изголовье, и перебирает жидкие волосики на голове уснувшего с ней рядом Тимки. Сын растопырился маленькой ракушкой, выпустившей на свет огромную жемчужину. Малыш надувает щеки, вытравливая пузыри, и поджимает губки, тяжко сглатывая собирающуюся между дёсенок лишнюю слюну.

— Твой ход, жена, — шиплю, поглядывая на неё. — Есть буквы «Л», «Ю», «Б» на игровом поле. У тебя в запасе я вижу «О» и «В». Чего ты ждешь?

Пока Тим проснется и тебя обнимет? Я… Я… Я хочу обнять тебя, Цыплёнок, да только не решаюсь! Прогонишь, обзовёшь, завоешь, проклянёшь?

«ЛЮБОПЫТСТВО» — Ася молча выставляет слово на доску, затем поднимает на меня глаза и лукаво улыбается.

— Ты получишь девять очков, Цыпа, — записываю на листочке счёт и сверяюсь с ней, разыскивая на лице подтверждение тому, что я не ошибся и всё просёк.

— Хорошо, — кивает.

— Буквы «О» и «Т» встречаются дважды, Ася. Одиннадцать не выйдет.

— Хорошо, — моргает, еще раз соглашаясь.

— Как ты себя чувствуешь? — смотрю на то, что у меня осталось, перебираю буквы, откидывая лишние или те, с которыми тяжело что-то подходящее соорудить. — «ВЕРА», четыре очка, — опускаю вниз простое слово.

— Угу.

— Ты не ответила. Голова кружится? Тошнит? Знобит?

— Я домой хочу, — Ася шепчет, низко опуская голову.

Она играет с малышом, накручивая себе на указательный палец худую шевелюру парня. Я помню прикосновения матери к моей голове. Вернее, я вспоминаю, когда наблюдаю, как это делает жена.

Странная была пара — мои родители. Красивый, но незрячий, муж, и грозная молоденькая южанка, козыряющая греческой горбинкой на носу и завитушками надо лбом и по вискам. Если я не ошибаюсь и правильно всё понимаю, у неё были нездешние родословные корни. Что-то испанское или португальское? Возможно, нечто местное. Кавказ? Или Ближний Восток? Что связывало этих людей, я до сих пор в толк не возьму, но эта необыкновенная по внешности женщина вышла замуж за отца, родила меня, а после повела себя, как уставшая от совместной жизни с нездоровым человеком и маленьким ребёнком сука.

— Ася, как твои дела? — смахиваю буквы и убираю в сторону тетрадный лист.

— Ты всё испортил, — она перекрещивает руки и укладывает узелок себе на грудь.

— Не возражаешь? — поднимаюсь и возвышаюсь над ней. — Пусть поспит в переноске, — подхватываю Тимку и бережно опускаю в специальное, предназначенное для сна, место.

— Когда меня выпишут, Костя? — транслирует мне в спину Ася.

— Вероятно, завтра-послезавтра.

— Фух! — она, похоже, громко выдыхает и тихонечко хихикает. — А то я подумала, что отсюда никогда не выберусь.

Солнце скрылось. За окном, похоже, помутнение и августовская тьма. Будет дождь? Возможно, ветер? Гроза, ливень, шквал? Пора!

— Подвинься, пожалуйста, — повернувшись к ней лицом, говорю.

— Зачем?

— Я не помещусь на том клочке, где царствовал Тимоша. Ася, не упрямься, — направляюсь к ней. — Хочу поговорить…

Но не о том! Нет! Этого не будет. В этом месте я не смогу сказать, что киста переросла в нечто несуразное, затем спровоцировала собственный разрыв и отравила содержимым женскую брюшину, а напоследок организовала зачатки заражения и привела к смерти канала, по которому её яйцеклетка достигает маточного нутра.

— О чём? — Ася ерзает на кровати, передвигается на ягодицах и освобождает место, на которое я тут же забираюсь.

— Нам негде жить, жена, — поправляю простыню.

— А? — повернув голову, обращается ко мне лицом.