Асимметрия

У входа с червлёной доской «Памяти основателя музея тов. Сулагубова Н.Г., героически погибшего при пожаре в июне 1928 г.» комендант остановился, отсчитал три ступеньки осевшего на правую сторону крыльца, потоптался у двери, сковыривая носком хромового сапога забитые под дверной косяк листья и, обернувшись через плечо, предложил:

– Ну, открывай.

Я спохватился, вынул из кармана ключи, интуитивно вставил в личинку самый большой – жёлтый цилиндрический, с насечками на торце. Ключ охотно щёлкнул и провернулся. Окутанное полумраком помещение встретило тяжёлым, спёртым запахом не то старых ковров, не то запылённых книг. Семён Созонович перегнулся через низкую кафедру и выкинул передо мной пухлый журнал.

– Отныне он твой! Журнал учёта посещаемости. Внутри найдёшь много чего полезного. К примеру, график дежурств или дембельскую сказку на ночь. – Глаза коменданта умаслились и подобрели. – Правда, сказка тебе, скорее всего, не пригодится, а вот графиком дежурств, будь добр, не пренебрегай.

Вспыхнул свет. Мой сопроводитель по-хозяйски осмотрелся, повёл носом и изрёк:

– Воняет, как в библиотеке.

Я осмотрелся. Музей занимал единственную комнату флигеля и напоминал флотскую казарму – приземистую, унылую, построенную по шаблону, но без кроватей, зато с огромным, во всю стену изображением военной судоверфи и корабля-эсминца. Морская атрибутика в виде кораллов, ракушек и раковин на полках внутри стеклянных подсвеченных колонн усиливала моряцкий стиль и ещё больше вводила в заблуждение.

– Странно! – сказал я, размышляя, какое отношение флотилия имеет к горноспасателям и рудникам.

– Ничего странного! – сказал Семён Созонович и запустил руку под лацкан шерстяного пиджака. Вытащил на свет «мерзавчик» – маленькую, около половины стакана, бутылочку. Прильнул к горлышку, запрокинул голову и дробно забулькал.

Я отвернулся, смущённый несдержанностью старика.

– Ничего странного! – повторил Семён Созонович, шумно выдохнул и занюхал лацканом. Он бесцеремонно оставил пустую улику на кафедре, пижонски заложил руки в карманы брюк и дошёл до торцевой стены флигеля, где висел постер. – Этот спонтанный стрит-арт я самолично спёр с витрины военторга. Здесь польза от этой картины очень большая.

– Это какая?

– А вот такая!

Комендант отдёрнул отворот, демонстрируя огромное в половину стены непечатное слово из трёх букв, намалёванное красной краской. Чтобы развеять все сомнения, неизвестный художник подкрепил значение слова его графическим изображением.

– Пацан, хватит меня взглядом сверлить! – огрызнулся комендант и снова замаскировал непристойность растянутым во всю стену постером. – Не вздумай об этом сказать Искандеру.

– А кто так… пошутил?

– Да есть у нас один шутник! – он махнул рукой.

– А закрашивать не пробовали?

– Надобно, чтобы повисело ещё недельки три, – серьёзно сказал Семён Созонович. – Опосля закрасим.

Неподконтрольную мне логику Сазана я решил до поры до времени не трогать. Демонстративно потыкал пальцем в ракушки:

– А эти дары моря – зачем?

– Это не дары моря, а археологическая находка – типичные представители ископаемой фауны, – захмелевшему Семёну Созоновичу с трудом дались последние слова, поэтому он решил не экспериментировать с голосовым аппаратом и перефразировал проще: – Ракушкам этим хренова туча лет.

– Раковины аммонитов, – догадался я. – В моём Чабакуре тоже много чего осталось из мезозойской эры.

Законсервированный музейный памятник поражал контрастом хозяйственного упадка и незаурядностью экспозиций. Если не считать безумной настенной живописи анонима, в остальном место подпадало под описание мемориального казённого музея. Кроме окаменелостей мелового периода внутри стеклянных колонн присутствовала уже упомянутая фольклористика в сотне опалённых машинописных листов, аккуратно вложенных в прозрачные пакеты-«файлы». Установленные в шахматном порядке, пространство комнаты занимали стенды, похожие на бликфанг-конструкции, вроде тех, что стоят на входе в торговые и развлекательные центры. Я расплющил нос о холодное стекло, и залюбовался, совершенно забыв о собеседнике.