Асканио

Там я прожил пять лет, стал известным, удостоился благосклонности папы, дрался на дуэлях, преуспевал в своем ремесле, но счастлив не был, мне все время чего-то недоставало, и, кружась в водовороте жизни, я каждый день вспоминал Флоренцию. И каждую ночь я видел во сне Стефану; бледная, она стояла на пороге отчего дома и печально глядела на меня.

Через пять лет я получил из Флоренции письмо с траурной печатью. Я столько раз читал и перечитывал его, что запомнил наизусть. Вот оно:

"Бенвенуто, я скоро умру. Бенвенуто, я любила Вас. И вот о чем я мечтала: я знала Вас как самое себя, я предугадала скрытый в Вашей душе талант и была уверена, что Вы станете великим человеком. Ваше высокое чело, пламенный взгляд, неукротимая энергия — все говорило о гении, налагающем тяжкие испытания на женщину, которая стала бы Вашей женой. Я готова была на все. Счастье для меня заключалось бы в величии выпавшего на мою долю предназначения. Я была бы не только Вашей женой, но матерью, другом, сестрой. Я понимала — Ваша благородная жизнь принадлежит миру, и удовольствовалась бы тем, что развлекала бы Вас в минуты горести и утешала бы в несчастье. Вы всегда и во всем оставались бы свободны. Увы, я так давно привыкла к мучительному одиночеству, к неровностям Вашего пылкого характера, к прихотям Вашей бурной натуры. У незаурядных людей — незаурядные стремления. Чем выше парит в небесах могучий орел, тем дольше он вынужден отдыхать на земле. Пробудившись от своих лихорадочных и возвышенных грез, Вы снова принадлежали бы мне одной, мой великий Бенвенуто, мой прекрасный возлюбленный! Я никогда не упрекнула бы Вас за долгие часы забвения — ведь в них не было бы для меня ничего оскорбительного. Что же касается меня, то, сама зная, что Вы ревнивы, как все благородные сердца, как был ревнив сам бог поэтов, я держалась бы без Вас подальше от людских глаз и ожидала бы Вас в одиночестве, молясь за Вас Богу. Вот какой представляла я свою жизнь. Но когда Вы меня покинули, я подчинилась воле Провидения и Вашей воле и, отказавшись от счастья, поступила так, как велел мне дочерний долг. Отец желал, чтобы я спасла его от бесчестья, выйдя замуж за его заимодавца; я повиновалась. Муж мой оказался черствым, безжалостным и жестоким человеком. Он не довольствовался моей покорностью и требовал, чтобы я любила его; но это было свыше моих сил. Видя мою невольную грусть, он грубо обращался со мной. Я смирилась. Надеюсь, я была ему верной и достойной женой, хоть и всегда такой печальной, Бенвенуто!

Бог наградил меня за страдания — он послал мне сына. В течение четырех лет нежные ласки ребенка позволяли мне забывать об оскорблениях, побоях, а под конец и о нищете. Потому что в погоне за наживой мой муж разорился и месяц назад умер от истощения и горя. Да простит ему Бог все грехи, как прощаю их я! Теперь и я умираю. Сегодня же меня не станет. Я завещаю Вам, Бенвенуто, своего сына. Быть может, все к лучшему. Как знать, сумела бы я, слабая женщина, до конца исполнить трудную роль, о которой мечтала… Мой сын Асканио (он похож на меня) будет Вам более достойным и покорным спутником жизни, он сумеет любить Вас если не сильней, то, по крайней мере, лучше меня. И я не ревную его к Вам. Бенвенуто, будьте моему сыну тем, чем я хотела быть для Вас, — будьте ему другом! Прощайте, Бенвенуто! Да, я любила и люблю Вас и не стыжусь признаться в этом, стоя у врат вечности. Это святая любовь. Прощайте! Будьте великим художником, а я наконец обрету вечный покой и счастье. Смотрите хоть изредка на небо, чтобы я могла видеть Вас оттуда.

Ваша Стефана".

— Ну как, верите вы мне теперь, Коломба и Асканио?

Согласны ли вы слушаться моих советов?

— Да! — в один голос воскликнули влюбленные.

V ОБЫСК

На другое утро после того, как в парке Малого Нельского замка при слабом мерцании звезд была рассказана эта история, мастерская Бенвенуто имела свой обычный вид: сам мастер работал над солонкой, золото для которой он так храбро защищал накануне от четырех наемников, посягавших на благородный металл, а заодно и на его жизнь; Асканио чеканил лилию для герцогини д’Этамп; Жак Обри, лениво развалясь в кресле, засыпал Челлини вопросами и тут же сам на них отвечал, потому что Бенвенуто не открывал рта; Паголо украдкой посматривал на Катрин, занятую каким-то рукоделием; Герман и остальные подмастерья шлифовали, паяли, пилили, чеканили, и этот мирный труд оживляла веселая песенка Скоццоне.

Далеко не так спокойно было в Малом Нельском замке: исчезла Коломба. Суматоха поднялась ужасная. Девушку искали, звали. Перрина испускала душераздирающие вопли, а прево тщетно пытался добиться от дуэньи хотя бы одного вразумительного слова, чтобы напасть на след похищенной, а может быть, и сбежавшей дочери.

— Итак, госпожа Перрина, — спрашивал он, — вы сказали, что видели ее последний раз вчера вечером, вскоре после моего ухода?