Прево, почти поверивший Бенвенуто и тем более польщенный его похвалами, что в глубине души чувствовал, насколько они незаслуженны, принялся тщательнейшим образом обследовать свои бывшие владения, где знал все тайники и закоулки. Он входил в каждую дверь, открывал каждый шкаф, заглядывал как бы невзначай в каждый сундук. Осмотрев замок, он обошел парк, заглянул в арсенал, в литейную мастерскую, в конюшню и в подвал, обследовав все самым внимательным образом. Бенвенуто, верный своему обещанию, изо всех сил старался ему помочь: предлагал ключи от той или иной двери, напоминал, что мессир забыл осмотреть такой-то коридор или чулан. Наконец, он посоветовал прево всюду расставить часовых, чтобы Коломба, если она здесь, не могла незаметно проскользнуть из одного помещения в другое.
После напрасных двухчасовых поисков мессир д’Эстур-виль уверился, что дочери нигде нет, и покинул Большой Нельский замок, смущенный любезностью хозяина, которого он то благодарил, то просил извинить за причиненное беспокойство.
— Когда бы вам ни вздумалось возобновить поиски, мой дом в вашем распоряжении, — отвечал художник. — Можете приходить в любое время дня и ночи, как к себе домой. К тому же это ваше право, мессир прево! Ведь мы с вами подписали договор, в котором обязались жить как добрые соседи.
Прево еще раз поблагодарил его и, желая отплатить любезностью за любезность, принялся расхваливать исполинскую статую Марса, над которой, как мы знаем, скульптор в то время трудился. Бенвенуто обвел гостя вокруг статуи, с удовольствием отмечая ее удивительные размеры. В самом деле, она имела более шестидесяти футов в высоту, и надо было сделать двадцать шагов, чтобы обойти ее у основания.
Мессир д’Эстурвиль ушел в полном отчаянии. Не найдя дочери в Большом Нельском замке, он решил, что она скрывается где-нибудь в городе. Париж уже в те времена был достаточно велик, чтобы поиски исчезнувшей девушки затруднили даже начальника полиции. Да и как знать: похитили Коломбу или она сбежала сама? Явилась ли она жертвой насилия или действовала по собственному побуждению? Полная неизвестность, и неоткуда ждать помощи! Прево ничего не оставалось делать, как надеяться, что в первом случае дочь ускользнет от похитителей, а во втором — сама вернется в отчий дом. Итак, он терпеливо ждал, все же по двадцати раз в день допрашивая Перрину, которая Богом клялась и призывала в свидетели всех святых, утверждая, что не пускала в замок никого, кроме Асканио; а его Перрина подозревала не больше, чем сам мессир д’Эстурвиль.
Прошло два дня. Коломба не появлялась. Тогда прево решил прибегнуть к услугам своих агентов. До сих пор он этого не делал, боясь огласки, которая могла повредить его доброму имени. Да и сейчас он дал им только приметы разыскиваемой особы, не называя ее, и велел начать поиски под совершенно иным, далеким от истины предлогом.
Но все оказалось тщетным. Правда, господин д’Эстурвиль никогда не был любящим, нежным отцом и не особенно тревожился о дочери, но тут оказалась задетой его честь, и он переживал муки уязвленной гордости. Он с негодованием думал о том, какую блестящую партию, скорее всего, уже упустила дурочка, и приходил в бешенство при мысли о шутках и насмешках, которыми будет встречена при дворе весть о его несчастье.
Но жениху все же пришлось сказать правду. Графа это известие огорчило, однако, не больше, чем купца — весть о порче товара. Он был философом, наш милейший граф, и потому обещал своему достойному другу, что, если дело не получит особой огласки, свадьба непременно состоится; и тут же, как человек, умеющий пользоваться обстоятельствами, намекнул о видах на Коломбу герцогини д’Этамп.
Злосчастный прево был просто ослеплен честью, которая могла выпасть на его долю; терзания его усилились, он проклинал в душе неблагодарную дочь, по собственной вине упустившую столь высокое положение.
Избавим читателя от разговора двух стариков придворных, последовавшего за сообщением графа д’Орбека. Заметим лишь, что скорбь и надежда проявлялись у них самым трогательным образом. Известно, что несчастья сближают людей, поэтому будущие родственники расстались закадычными друзьями, не собирающимися отказываться от мелькнувшей перед ними блестящей перспективы.
Было решено никому не говорить о случившемся, кроме герцогини д’Этамп; герцогиня была их другом и верной сообщницей, и ее следовало посвятить в тайну.
Решение оказалось правильным. Герцогиня д’Этамп приняла все случившееся ближе к сердцу, чем отец и жених беглянки, и сделала для розысков гораздо больше, чем все полицейские, вместе взятые.