АСКЕТ

Я выгнула спину и с наслаждением потянулась. Кошачье тело было мне впору. Оно было гибким и ловким, только и прыгать с крыши на крышу. А кошачье обоняние улавливало такие тончайшие нюансы ароматов, что в том неуютном человеческом теле мне и не снились. А кошачье зрение? А это чувство пружин в мягких невесомых лапах?! А это удивительное Знание, что весь мир принадлежит тебе?!! Что ты свободен в нём…

Через неделю, как и было условленно, я снова явилась на эту крышу. Ирка нетерпеливо ходила взад-вперёд, она ждала меня. Морщила, как она привыкла, когда-то МОЙ лоб… Видимо, неделя в моей шкуре наделала ей много бед.
Я хищно подглядывала за ней из-за трубы ещё минут сорок. А потом мягкими, пружинистыми прыжками понеслась прочь, восторженно упиваясь лёгкостью движений и ароматами ночи. Скоро лето.
Никому нельзя верить. Никому нельзя верить, Ира! Никому!!!

ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ

Наша группа прибыла через сутки. Говорят, человек привыкает ко всему. Но к этому тяжёлому, непрекращающемуся стону над руинами привыкнуть невозможно. Кажется, стонет сама израненная земля. Рыдает над своими детьми. Виновата ли она в том, что её порой начинает бить страшная агония — семь, восемь, девять баллов по шкале Рихтера. Развалины, взрывы, удушливый запах ползущего за ветром газа… Среди этого апокалипсиса люди. Они бродят, как потерянные, обескураженные тени; они мечутся с тягучим, вынимающим сердце воем; они сидят закоченевшими изваяниями над телами погибших близких. Мы едем через огненное марево к объекту. Там будет то же: распахнутые навстречу глаза, залитые горем, ужасом или надеждой. Тяжёлая техника идёт следом за нами.

Едва наша машина остановилась, ко мне кинулась растрёпанная женщина с обезумевшим, почерневшим от неистового ожидания лицом. Она вцепилась в мой рукав так, точно это был страховочный канат, удерживающий её над бездонной пропастью. Суставы на пальцах белые с вздувшимися фиолетово-чёрными сосудами. Женщина что-то быстро-быстро говорила на незнакомом мне языке, вскрикивала, взмахивала гривой спутавшихся, покрытых белёсой пылью волос.

— Я не понимаю! — эту фразу я повторял снова и снова. Она не слышала. Только кричала и тянула меня по направлению к зловещей пирамиде, за секунды воздвигнутой из обломков многоквартирного дома судорогой сейсмоактивной земли. Я схватил её за плечи, тряхнул. Она уставилась на меня непонимающим, остановившимся взглядом. Таких огромных глаз я никогда в своей жизни не видел. — Вы говорите по-русски?

— Дочь, там моя дочь, — выдохнула она без малейшего акцента.

— Мы уже ведём работы. Вам нужна помощь? Подойдите к тому мужчине, он сделает вам укол.

— Вы не понимаете! Я вышла только в магазин. На полчаса. А они были дома, — она снова начинала впадать в истерическое возбуждение. — Муж и сын. Они погибли. А моя девочка жива. Вы не понимаете! Я вас прошу, скорее!