Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая: Критический обзор важнейшей литературы вопроса

Здесь, очевидно, имеется в виду закон, так называемой, узости сознания, но выражается он очень не точно. В ясном сознании, действительно, может быть одновременно ограниченное количество представлений, из которых одно занимает центральное положение, но нельзя сказать, чтобы присутствие в сознании всякого представления уменьшало ясность другого или других. Сознание по характеру своей деятельности есть способность соотносящая, сравнивающая и различающая. Ясность сознания стоит в прямой непосредственной зависимости от совершенства именно актов сравнения и различия. Этим обусловливается тот психологический факт, что самое ясное представление предмета бывает по закону контраста. Полное изолирование представлений в нашем сознании, следовательно, не только невозможно, но и не желательно. Автор ссылается на тот факт, что серьезный мыслитель, занятый решением какой либо трудной задачи или обсуждением какого либо предмета, старается всецело сосредоточиться на предмете своей умственной работы. [426] Это несомненно в том смысле, что понятия и представления, входящие в круг и план его работы, мыслитель старается тщательнее и глубже анализировать, открыть между ними связь и сходство или же отыскать различие и, соответственно этому, установить в них ту или другую связь и систему. Конечно, все мысли и представления, не входящие в ассоциацию его работы, тщательно устраняются, — он старается отвлечься от них. Что же касается условий и внешних вспомогательных способов сосредоточения, то они могут быть, как и действительно бывают, весьма различны и даже прямо противоположены, в зависимости от личного склада мышления и индивидуального характера и привычек человека. Напрасно Ф. Ф. Гусев, обобщая некоторые факты, утверждает, что «полной сосредоточенности мышления мешает даже свет и другие, иногда незначительные, впечатления». [427] Он приводит в пример Декарта, который, как известно, оставался по 16 часов ежедневно в постели, причем в спальной комнате на это время ставни закрывались и шторы опускались, чтобы внешние впечатления не препятствовали сосредоточенности его мышления, а также Мальбранша, который работал при закрытых ставнях, так как свет мешал ему. К этим двум примерам можно присоединить и другие многие в том же роде, но, вместе с тем, нужно сказать, что из жизни поэтов и мыслителей известны столь же многочисленные факты совсем иного характера, решительно препятствующие принять мысль разбираемого автора в качестве общего положения, тем более психологического закона. Так, Монтэн рассказывает об одном падуанском ученом, что этот последний, подобно Сенеке, мог успешно работать только тогда, когда у него в комнате собирался кружок знакомых, шумящих и смеющихся: этот шум и хохот помогали ученому скорее и глубже сосредоточиться, углубиться в себя. [428] Равным образом и из жизни древних подвижников-созерцателей можно указать аналогичные приведенным примеры того и другого рода: некоторые из созерцателей могли сохранять полную сосредоточенность мысли на Боге единственно и исключительно при условии возможно полной свободы от внешних впечатлений, на других же последние не оказывали рассеивающего влияния и даже способствовали воспитанию и укреплению в них созерцательного настроения. В данном случае мы должны иметь в виду, и действительно имеем, достижимые в общем далеко не часто состояния высшей, интенсивной созерцательности, носящие общее название «экстаза». Созерцательность, понимаемая даже в таком исключительном состоянии, достигающем в «экстазе» своего наивысшего раскрытия, однако, по учению некоторой части аскетов, не требует для своего осуществления безусловной и полной отрешенности от всего внешнего, хотя и следует, по справедливости, признать, что именно такая — по возможности полная — отрешенность в аскетической литературе выставляется, как общее правило, самое обычное и наиболее действительное условие достижения совершенства в созерцании, тогда как обратное рассматривается скорее, как редкое исключение. Таким образом, в обосновании и практике христианского созерцательного аскетизма мы наблюдаем не одно (как это представляется у разбираемого автора), а два основных наиболее заметных и рельефных направления. Точкой расхождения их следует признать (вместе с различным отчасти пониманием самого содержания и особенностей состояния созерцания) — главным образом — именно взгляд на отношение созерцателей к внешним впечатлениям, а по связи с этим — и к другим людям. Тогда как одни аскеты учат (конечно, по мере возможности и практически осуществляя свое мiровоззрение), что созерцание Бога исключает (по крайней мере, в идеале стремится исключить) всякие другие воззрения, представления, впечатления… и, следовательно, в силу этого — и реальные отношения к другим людям, любовь к которым, предписываемая христианством, понимается только в виде внутреннего сочувствия, находящего свое выражение и проявление почти исключительно в молитве за них, — другие аскеты-мистики созерцание Бога не считают препятствием к осуществлению деятельною любви, к живой и всесторонней реализации своих любвеобильных отношений к мiру и людям в конкретной деятельности.