Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая: Критический обзор важнейшей литературы вопроса

Поводом к этой полемике послужила небольшая заметка писателя и публициста А. В. Круглова «На службе мiру — на службе Богу», [662] общая и основная тенденция которой достаточно видна уже из самого её заглавия.

Наиболее типичными участниками возгоревшейся, по поводу статьи г. Круглова, полемики, являются, по нашему мнению, архим. (ныне епископ) Никон [663] и проф. С. И. Смирнов. [664]

Если иметь в виду общий смысл и принципиальные воззрения названных писателей, то можно утверждать, что первый примыкает к тому направлению, выразителем которого явился Ф. Ф. Гусев, тогда как второй скорее приближается, по своему общему направлению к А. Ф. Гусеву. Таким образом, под пером названных почтеннейших писателей идеи их литературных предшественников как бы снова воскресли, ожили в нашей литературе, только, конечно, в несколько иной постановке, в другом облике, с иной окраской.

О. Никон признает исключительную созерцательность наивысшим, совершеннейшим, наиболее свойственным проявлением, выражением и осуществлением христианской обязанности любви к Богу. По его словам, цель монашества — «воспитание молитвенного настроения и подвига внутренней духовной жизни». [665] Для монаха «единым на потребу остается молитва», [666] «внутреннее духовное делание молитвы Иисусовой». [667] «Духовная созерцательная жизнь», [668] «безмолвие есть высший идеал монашества». [669] Таким образом, по мнению о. Никона, «умная молитва», внутреннее делание является единственным и самодовлеющим занятием монаха; сосредоточение внимания, обращение сознания на что-либо внешнее, на какую бы то ни было внешнюю деятельность не желательно, не допустимо, психологически не осуществимо. О. Никон не выдерживает, впрочем, абсолютизма своих суждений до конца; он делает различного рода уступки, допускает ограничения; но эти уступки и ограничения совершенно не гармонируют с характером его основных предпосылок, которые требуют своего последовательного проведения до конца. По словам его оппонента г. Смирнова, «свойство принципиальной точки зрения арх. Никона на благотворительность иноков такова, что удержаться на ней до конца, не сделав никаких уступок, не допустив компромиссов, невозможно, ибо результатом такой последовательности были бы выводы явно безнравственные и бесчеловечные». [670]

Что касается названной статьи г. Смирнова, то её главной задачей является, по словам самого автора, «навести точную справку по спорным вопросам в истории древне-русского монашества». [671] Будучи характера преимущественно исторического, исследование г. Смирнова очень мало касается выяснения собственно принципиальных воззрений хотя бы даже только русских подвижников. Тот вывод, что «безмолвники или созерцатели древней Руси не считали уединение инока полным освобождением его от обязанностей служить мiрским ближним» [672] — это положение получается автором из наблюдения главным образом только исторических фактов из жизни русских подвижников. На этом основании автор построит заключение, что «истинное созерцательное монашество» «предполагает милосердие, как путь к идеалу», и любовь к ближнему, как средство «просвещения ума Божественной беседой и любовью». [673] Г. Смирнов признает, что с точки зрения строгой, вполне последовательной созерцательности «внешняя благотворительность» монахов не что иное, как «компромисс», хотя, впрочем, такой, который, с точки зрения существа христианства, совершенно «необходим». [674] Таким образом, г. Смирнов приходит в сущности к тому заключению, что строгая созерцательность и внешняя деятельность стоят друг к другу в отношении внутреннего антагонизма; они с трудом мирятся друг с другом, хотя примирение их все же, тем или иным способом, необходимо, т. к. того требует христианство, заповедующее не только любовь к Богу, но и к ближнему, и при том любовь именно деятельную. [675]

Но это примирение достигается только по-видимому, а не на самом деле.

Любовь к ближнему в созерцательном подвижничестве теряет свое самостоятельное значение, и в лучшем случае является переходной ступенью на пути стремления к действительному совершенству, [676] а в худшем даже — «компромиссом».

Не уясняется автором и тот способ или путь, каким «созерцание» и «деятельность» фактически совмещались в одних и тех же лицах. Очень характерно его собственное признание: «каким образом тот и другой — надзиратель и учитель — совмещали педагогику с иночеством, мы не знаем. Но как-то совмещали». [677]