Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая: Критический обзор важнейшей литературы вопроса

Однако последнее рассуждение вводится explicite, между тем implicite, строго-логически, вытекает из предшествующих данных заключение прямо обратного свойства: грань, отделяющая и обособляющая от неоплатонизма, оказывается как бы фиктивной, номинальной, а не реальной, ясно доказуемой. И это тем более, что приводимая автором классическая выдержка из Марка Подвижника выражена в терминах, очень близко напоминающих неоплатоновскую терминологию. [1075] Во всяком случае автору следовало бы проанализировать поглубже приведенное место из Марка Подвижника, а также и вообще относящиеся сюда данные аскетической письменности, не ограничиваясь кратким пересказом только некоторых, весьма немногих, выдержек, взятых притом иногда вне связи с цельным мiровоззрением известного аскетического писателя. Этот последний недостаток дает себя чувствовать у автора вообще очень часто.

Оканчивается сочинение кратким «заключением» (стр. 209–211). Здесь автор возможно кратко пытается определить: «что такое представляет из себя аскетизм IV века, насколько он состоятелен и в чем кроется его специфическая особенность, ему одному свойственная». [1076]

В ответ на этот вопрос автор решительно отвергает мнение «будто-бы подвижники исполняют какую-то особую волю Божию, стремятся воплотить в себя идеал, им одним принадлежащий». [1077] Автор настойчиво утверждает, что «воля Божия или идеал жизни подвижников — один и тот же идеал христианский, дарованный и другим людям». [1078]

Но этот одинаковый, общий для всех — христианский идеал подвижник осуществляет в истинной форме, наисовершеннейшим образом, в подлинной его сущности. [1079] «Подвижник осуществляет в себе истинное христианское учение и истинную христианскую жизнь; откуда вполне понятны слова св. подвижников, что истинный аскет, или монах, есть совершеннейший христианин». [1080] «Мысль о специальной особенности аскетизма заключается в эпитете, прилагаемом к аскетизму, как „совершеннейшему христианству“». [1081]

Сущность этой особенности аскетизма, обусловливающей сравнительное совершенство осуществления христианского идеала именно этим путем, кратко автором формулируется так: «жизнь свою аскет строит на началах одного духа». [1082] «А эта черта, в свой очередь, объясняется тем, что евангельский идеал — быть в единении с Богом в аскетизме истолковывается именно более всего со стороны его духовности, небесности и божественности, причем материальные, земные интересы совсем отодвигаются на задний план». [1083] Отсюда, по смыслу этой выдержки, по-видимому, допустимо такое предположение, что «понимание» «евангельского идеала» и «его реализации» [1084] возможны и иным, отличным от указанного, способом, — христианская святость может осуществляться и в отношении к телесной, земной, человеческой стороне христианина, простираясь и на эти именно отношения, так или иначе охватывая, обнимая, проникая и одухотворяя их.

И это тем более, что христианство несомненно стремится не к упразднению, а к святости плоти. [1085] Да и сам автор довольно категорически выражает подобную мысль. По его словам, «кто участвуем здесь, на земле, в осуществлении христианства душой и в законных (дозволенных) пределах телом, тот должен быть назван лишь христианином, Кто же в осуществлении христианства здесь, на земле, участвует только душой, но отстраняет, кроме пищи, все, касающееся тела, даже благословенное или освященное Христом, отнюдь только не осуждая последнее, тот является христианином-аскетом». [1086] Однако после этих слов недоумение возбуждают последующие: «…особенность христианского аскетизма заключается в жизни человека на началах одного духа, с отвержением страстей и устранением всего того, что при зависимости от здравого выбора человека ближе всего касается его тела, чтобы лицо, могущее вместить такую жизнь, тем достигало „древнего благополучия“, — восстановления цельного человека с его душой и телом». [1087]

А христианин не аскет, не угнетающий своего тела, разве уже ни в каком случае не достигает этого восстановления «целого» существа человека?

По словам г. Пономарева, «одинаково уделять свое внимание и духовным и земным интересам подвижник не может». [1088]

Спрашивается: а христианин не аскет может ли (конечно, не с эмпирической, а с нормативной точки зрения) отдавать свое внимание, «одинаково» и одновременно земным, материальным интересам, с одной стороны, и вместе духовным, с другой?

Автор утверждает вещь уже совершенно невероятную, когда говорит, что «христианин вообще является постоянным борцом только против страстей души, но не всегда против страстей души и тела. Христианин же аскет — постоянный борец против страстей души и тела». [1089] И это будто бы с идеальной, нормативной точки зрения? Так ли это?