Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая.

Следует заметить, что его мысли не отличаются, к сожалению, в данном случае определенностью смысла и точностью их формулировки.

Имея в виду несомненные крайности разбираемого взгляда, считающего плотскую, страстную чувственность и сладострастие существенной, важнейшей, нормальной принадлежностью идеальной человеческой природы, г. Тареев сам в разбираемой книге доходит в сущности до полнейшего и решительного исключения из человеческой идеальной природы телесного элемента, всякого, соприкасающегося с чувственностью, момента.

Профессору, по-видимому, и не хотелось бы доходить до такого крайнего и опасного вывода, однако весь ход его аргументации ведет его с роковой неумолимостью именно к такому заключению. Только этим, по нашему мнению, и можно объяснить его эластичные, неопределенные, расплывчатые, трудно уловимые суждения, вроде следующих: «этот факт (т. е. воскресение Христова) утверждает духовность Христа в противоположность непосредственно и прямо не душевно-телесной жизни, тем менее в сообразность с ней, а в прямую противоположность плотскому, „человеческому“ направлению жизни». [1208] От таких ограничений, которые мы видим в последней фразе, нисколько не легче, и дело сводится все же в заключение, если быть строго-последовательным, к полнейшему уничтожению в человеке не только телесности, но и, вместе с тем, его личной отдельности, определенной конкретной индивидуальности.

По автору, «нельзя говорить о нашей абсолютной метафизической бестелесности по воскресении»; [1209] между тем на поверку выходит, что обратное ничем не гарантируется и никакими, более конкретными, чертами не определяется, – напротив, по всему мы должны заключать, что «духовная телесность» есть не бесплотность только, но и бестелесность.

По нашему глубочайшему убежденно, проф. Тареев выразил православное учение по данному вопросу неточно.

Все примеры, приведенные автором, вся сложная цепь его аргументации доказывает только, что тело Христа по воскресении было несоизмеримо с нашим настоящим телом по своим характерным признакам, но от этого еще далеко до права заключать, что «духовное тело» Христа потеряло все физические, материальные свойства, ибо, таким образом, профессор близко подходит к докетизму. Тело Христа по воскресении было одухотворенное, – это правда, но свойств материальности оно не потеряло.

Вот самое определенное свидетельство Евангелия.

Когда воскресший Христос явился Апостолам и другим, во время повествования Эммауских путников о явлении им Господа, ученики «смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа» (ἐδόκουν πνεῦμα θεωρεῖν. Лк. ΧΧIV, ст. 37). Но Христос сказал им, что смущаетесь, и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это – Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите, ибо дух плоти и кости не имеет, как видите у Меня (πνεῦμα σάρκα καὶ ὀστέα οὐκ ἔχει, καθὼς ἐμὲ θεωρεῖτε ἔχοντα). [1210] И сказав это, показал им руки и ноги. Когда же они еще от радости не верили и дивились, Он сказал им: есть ли у вас здесь какая пища? Они подали Ему часть печеной рыбы и сотового меда. И взяв, ел перед ними (ст. 40–43; ср. Ин 20:20, 25, 27, 29; 21:5). [1211]

Во всяком случае, несомненно, что и воскресшее тело Христа имело члены – руки, ноги, – было доступно осязанию. Он вкушал пищу, хотя и не по требованию нужды, но истинно, точно, в обычном смысле. Таким образом, тело Христа и по воскресении сохранило, по крайней мере, некоторые физические свойства. Следовательно, телесность, говоря принципиально, не противоположна духовности, – эти начала не являются обязательно несовместимыми, взаимно исключающими друг друга; напротив, телесность, оставаясь такой, может и должна проникнуться духовностью. С этой точки зрения позволительно сделать и тот вывод, что и все вообще материальное, относящееся к телу, – земное в широком смысле само по себе не противно духовному, небесному, божественному, – нет; напротив, человеческое должно проникнуться божественным, земное – небесным, материальное – духовным, причем это телесное, земное, материальное, не утрачивая своих основных свойств, будет возведено к высшему роду бытия, подобно тому, как железо, проникаясь огнем, не теряет своих свойств, но их только видоизменяет, правда – почти до полной неузнаваемости.

Если проф. Тареев утверждает, что «нет основания выводить из факта воскресения Христова оправдание нашей душевно-телесной условности» [1212] то, соглашаясь с ним, мы хотели бы добавить, что в указанном факте эта душевно-телесная условность, не исчезая, может и должна проникнуться божеским безусловным началом, которое первую одухотворит, но не уничтожит, сообщая ей новый, более совершенный вид бытия. [1213]