Асорин. Избранные произведения

На том и завершилась беседа. Расстались они, так и не придя к согласию, что естественно, ибо каждый пес — это целый мир. Так говорят обычно о людях, но разве не больше оснований отнести сказанное к собакам?

ПУТЬ ДОН КИХОТА Перевод Н. Бутыриной

Великому идальго дону Сильверио, жителю разрушенного, но прославленного города Тобосо; поэту, автору жестокой сатиры на монахов; обладателю улья с застекленным окошком, через которое видно, как трудятся пчелы.

Асорин

ОТЪЕЗД

Я подхожу к двери и кричу:

— Донья Исабель! Донья Исабель!

Затем снова возвращаюсь в комнату и сажусь, исполненный усталости, печали и смирения. Неужели наша жизнь всего лишь однообразное, неумолимое повторение одного и того же, но лишь в разных обличиях? Я у себя в комнате; комната маленькая, квадратная; три-четыре шага от стены до стены; в ней — небольшой стол, умывальник, комод, кровать. Я сижу возле широкого окна, выходящего во внутренний двор, белый, чистый, тихий. Сквозь тонкую ткань занавесок падает мягкий, успокаивающий свет и озаряет четвертушки белой бумаги, лежащие на столе.

Я вновь подхожу к двери и кричу:

— Донья Исабель! Донья Исабель!

И опять сажусь, по-прежнему исполненный усталости, печали и смирения. Чистые четвертушки ждут, чтобы по ним заскользило перо; посреди комнаты зияет раскрытый чемодан. Куда в очередной раз, неотвратимо, как всегда, устремляюсь я с этим чемоданом и этими четвертушками? Тут из длинного коридора доносится звук легких, неторопливых шагов. В дверях возникает старая женщина, вся в черном, опрятная, бледная.

— Добрый день, Асорин!

— Добрый день, донья Исабель!

Некоторое время мы молчим. Я ни о чем не думаю; я во власти глубокой тоски. Старушка замерла на пороге и уставилась на чемодан.

— Вы уезжаете, Асорин?

Я отвечаю:

— Уезжаю, донья Исабель.

Она откликается:

— И куда же вы едете, Асорин?

Я отвечаю:

— Не знаю, донья Исабель.

И снова ненадолго наступает полная, глубокая тишина. Старушка, которая стоит слегка склонив голову, вдруг быстро вскидывает ее, как человек, наконец сообразивший, в чем дело, и говорит:

— Вы отправляетесь в местечки, Асорин?

— Да, да, донья Исабель, — отвечаю я, — у меня только один выход — отправиться в местечки.

Местечки — это городки и городишки Ламанчи и кастильских степей; я их люблю; донья Исабель уже меня изучила; она бросает взгляд на книги и четвертушки бумаги на столе. И говорит:

— По-моему, Асорин, эти книги и бумаги, которые вы пишете, убивают вас. Меня частенько подмывало, — добавляет она с улыбкой, — взять и сжечь их, пока вы в отъезде.

Я тоже улыбаюсь.

— Господи, боже мой, донья Исабель! — восклицаю я с притворным ужасом. — Вы не верите, что я призван в этот мир, дабы свершить свою миссию!

— Все в руках божьих, — отвечает старушка; она в этой миссии ничего не понимает.

И я, погрустневший, отрекшийся от всего ради этого беспокойного пера, которое вынужден все время приводить в движение, ради этих четвертушек, которые вынужден заполнять до конца моих дней, отвечаю:

— Да, все в руках божьих, донья Исабель.

Тогда она страдальчески сжимает руки, поднимает брови и вздыхает:

— Господи Иисусе!