«Феофан встал и последовал за святым (Нилом), который повёл его в какое-то подземелье. Они стали спускаться вниз, по узкой подземной дорожке, шириной в один охват рук и очень низкой, так что должны были идти пригнувшись; на пути следования их перегоняли низкорослые и чёрные, во образе человеческом, существа; с великой поспешностью и большим старанием они волокли каждый по одному связанному человеку, иного за шею, иного за ноги, иного за руки, иного за волосы, иного за бороду, а одного тащили, зацепив крючком за ребра. Эти чёрные люди так быстро влекли своих узников, что Феофан едва успевал разглядеть их; слышал только хорошо их вопли, причем разобрал следующие. Так вот, которого тащили за шею, вопиял: “Горе мне, нечестивому иерею, дерзнувшему принять священство, будучи столь окаляным плотскими грехами, — се ныне гряду получить заслуженное возмездие”.
Другой, которого волокли за верёвку, привязанную к тайным удам, вопил: “Увы мне, непокорному монаху, ненавистнику старческих приказаний, завистнику подвизавшихся и нерадивцу к собственному монашескому подвигу и за это самое ниспавшему в бездну блудных грехов: мужеложства, сваления, малакии, — се ныне низвергаюсь в бездну ада”.
Один вопил: “Увы мне, положившему доброе монашеское начало, чтобы подвизаться в нестяжании, но в монашестве ставшему многостяжателем. Из-за этого, вместо того, чтобы взойти на высоту блаженства, куда мне был открыт доступ, я, впав в хищения, неправды и многостяжательность, нисхожу в бездну адскую”.
Другой вопил: “Увы мне, безумцу! Покинул я отца, мать, родных, друзей, братьев, сестёр, скрылся от мира под спасительный кров монастыря, но здесь, вместо того, чтобы подвизаться, не искал спасительной свободы от страстей и от всяких попечений, но опутал себя многими заботами и житейскими попечениями о умножении своего имущества, о постройке красивых зданий и стяжании прочих привременных благ; вместо добродетелей стяжевая пороки, ревнуя и стараясь превосходить других не добродетелями, а успехами в стяжаниях злата и прочих благ тленных, в разведении садов и в постройке домов. Этими заботами диавол так меня опутал, но я был несомненно уверен, что стою на пути спасения, как никто другой. Содействием диавольским я так был прилежен и ревностен в трудах ради стяжания сих временных благ, что никогда не ощущал в себе даже усталости, в сих великих суетах ноги мои никогда не утомлялись. И ныне вот куда довели эти многопопечительные и многостяжательные заботы — в бездну, ибо я и жизнь всю свою работал на пользу ада, а не на пользу душевную”.
Ещё один вопил: “Увы мне, монаху-фарисею, который сначала имел доброе намерение и хотел подвизаться в смирении, но впал в лицемерие и ханжество, стал заботиться о своей наружности — бороде и волосах, стараясь быть привлекательным и искусным в лести, в чём преуспел, и вознёсся самомнением. Увлекаемый им, покинул я обитель и отправился в Царьград, там начал завлекать людей своей наружностью, бородой, волосами и обхождением, ища славы человеческой и доискиваясь звания духовника. Когда же достиг, то уподобился змию, соблазнявшему Еву и обвившемуся вкруг древа познания добра и зла, отгрызшему собственными зубами запретный плод, отравившему его ядом языка своего и тем умертвившему весь род человеческий, сделав людей бесчувственными к страху Божию… И те, которые принимали ядовитые плоды от меня, — отравлялись превратными толкованиями и подложными истинами. Старался я привлечь к себе как можно больше духовных чад и, чтобы приманить их, льстил им, как змий, хваля их не только в глаза, но и за глаза; но вместе с тем осуждал духовников иных и духовных чад за грехи их. За это ныне нисхожу на дно ада…”
Такими воплями оглашалась та адская стезя, по которой бесы волокли тех людей.
Наконец Феофан со святым Нилом дошли до одной, боковой, весьма узкой дорожки; святой сказал: “Следуй за мной”, - и повёл его до конца её, где виднелся как бы закрытый люк от цистерны, из которого, когда святой открыл его, вырвалось пламя и озарило их. Феофан испугался… и спросил: “Что это такое? Колодец сухой или цистерна?” Заглянул в люк, и его глазам представилась глубочайшая пропасть, на дне которой кипела и клокотала расплавленная огненная масса. На поверхности этой массы появлялись тела человеческие, обнажаясь то той, то другой частью тела и вновь погружаясь, — как фасоль, кипящая в воде, восходя наверх и сходя на дно, причём появлявшиеся лица их были уродливы, подобно собачьим и ослиным мордам; из глубины же исходили ужасные стоны и вопли; так одни вопили: “Горе нам, многостяжателям”, другие: “Увы нам, злым мстителям”, “Увы нам, лжецам”, “Увы нам, хулителям”, “Увы нам, мужеложцам”, “Увы нам, иереям прелюбодействовавшим”; и другие подобные возгласы раздавались оттуда…
При этих словах Феофан пробудился, но не мог первое время понять, где он и что с ним; не знал, было ли всё виденное с ним во сне, или наяву. Наконец, он пришёл в себя и уверился, что то, что он только что видал, было с ним в сонном видении; однако руки у него болели, как будто после оков, и не могли свободно действовать; в носу же до трёх недель всё ощущался тот страшный смрад, который исходил из бездны»