Аспид

– Не волнуйся обо мне, Кристи. Я постараюсь умереть… попозже. Лет этак в сто. От какого-нибудь до ужаса скучного диагноза вроде цирроза печени. В окружении детей, внуков и адвокатов, которым будет не терпеться заняться моими финансами. В одной руке бутылка винтажного вина, в другой – жирный масляный пончик из Offbeat. Или косяк. Зависит от того, на какой стадии будет мой цирроз…

«Господи, я скучаю по тебе, – подумала я. – Даже после всего, что ты сделал, я скучаю по тебе, как ненормальная…»

– Я знаю, что угроза была всегда и ты привык к ней. Но на этот раз все иначе. Смерть Дженнифер он не простит. Он трупами улицы выстелет, но отомстит за нее!

Харт помолчал, словно над чем-то раздумывая, потом сказал:

– Кристи, я отправил тебе кое-что по почте сегодня. Должно прийти завтра. Это мой небольшой прощальный подарок для тебя и твоей крохи.

– Прощальный?

– Я возвращаюсь в Шотландию. Закончил здесь все свои дела, и в Дублине больше ничто не держит. Меня уже ждет новое дело в Эдинбурге. У местного политика пропала дочь. Полиция работает спустя рукава. Думаю, я возьмусь за это…

Я молчала так долго, что ему пришлось позвать меня по имени.

– Да, я здесь, – откликнулась я, прерывисто дыша, словно мне только что врезали в солнечное сплетение. – Прекрасное решение. Чем дальше отсюда, тем безопасней. Я искренне рада за тебя.

– Благодарю, – ответил он. – Завтра, когда получишь конверт, открой его, когда будешь одна. Налей себе чашку чая, посмотри в окно на небо и прочувствуй момент.

– Что там? – спросила я заинтригованно.

– Надежда, – ответил он, и я поняла, что он улыбается.

После разговора с Хартом я долго сидела в кресле у окна, глядя на безмятежный рождественский город. Снег так и не выпал, все было серым и мокрым от ледяных декабрьских дождей. Только гирлянды, которыми украсили деревья и карнизы домов, намекали на приближающийся праздник и скорый новый год, который, впрочем, не обещал ничего хорошего. Только разрушение и смерть. Только слезы и заваленные лилиями надгробия. Только мечты о любви и мире, которым не суждено исполниться.

Я спустилась в гостиную, где стоял тот самый рояль, на котором Джована, прикидываясь моей ученицей, разучивала гаммы, и опустилась на стул перед ним. Хотелось играть. Выплеснуть на клавиши свою боль, освободиться, снова стать той Кристи МакАлистер, которая верила в Бога, имела семью и пыталась примирить огонь и воду. Я начала играть, не обращая внимания на ошибки покалеченной руки, которая больше не могла брать сложные аккорды. Гостиную наполнила фальшивая и пугающая мелодия – за нее меня тут же лишили бы всех музыкальных наград и запретили приближаться к клавишным инструментам. Диссонанс резал слух, и мне приходилось играть медленнее обычного, но, странное дело, мне все равно стало легче. Словно я пробежалась босиком по морскому побережью, поднимая брызги воды и дыша холодным соленым воздухом. Будто я только что пролетела на воздушном шаре над горными хребтами. Словно я только что коснулась звезд, и они не обожгли мне руки – просто немного согрели их.

Глава 18

Конверт от Харта принесли ранним утром. Как он и просил, я забрала его в собой в комнату и открыла без посторонних. Внутри оказались десяток фотографий и сложенное вчетверо небольшое письмо, подписанное его именем.

Я подошла к окну, разглядывая фото и недоумевая, чьи они. На всех была одна и та же девушка с короткой, под парня, стрижкой, угольно-черными волосами и очками на пол-лица. Она выбирала в магазине одежду, пила эспрессо на террасе кофейни с вывеской на французском языке, шла по улице в сопровождении какого-то мужчины, чье лицо казалось мне знакомым. На одном из фото она широко улыбнулась, не подозревая о том, что ее снимают, и эта улыбка заставила меня выронить чайную ложку, которой я мешала свой кофе с молоком. Мои пальцы тряслись, когда я добралась до последней фотографии, запечатлевшей ее лицо крупным планом, так что было видно каждую веснушку и родинку, цвет глаз, форму бровей, натуральный оттенок ее волос, который хорошо был виден у корней, – темный блонд.

Я опустилась на пол, не в силах поверить тому, что видела. Мои глаза метнулись к дате, выбитой в левом нижнем углу каждого снимка: девятнадцатое декабря, три дня назад.

Ее не убили. Похороненная неделю назад Дженнифер Стаффорд была живее многих живых. В мужчине, сопровождавшего ее на одном из снимков, я узнала ее отца, полицейского Джека Вуда. Вот почему он ни слезинки не проронил на ее похоронах. Как, впрочем, и ее мать с сестрами. Они знали, что в гробу останки кого-то другого, а сама Джен гуляет по улицам то ли Ниццы, то ли Канн, кутаясь в свой любимый красный шарф. Тот самый, который был на ней в день, когда ранили Дэмиена…

Я развернула письмо Харта и прочла его.