Асса и другие произведения этого автора. Книга 1. Начало. То да сё…

Это был Александр Александрович Блок и все, что с ним связано. Каким-то очень естественным, но и очень таинственным образом реальный Ленинград, в котором я жил и который к тому времени уже начал понемногу узнавать и любить особенно, фантасмагорически стал путаться у меня в сознании с блоковским Петербургом. Я заболел Блоком. По тем временам это была довольно опасная болезнь. Имя Блока употреблялось редко и неохотно: «Пил, распутничал, потом взял и написал „Двенадцать"». Новых книг — ни самого Блока, ни о нем — почти что не было. Тогда, по-моему, вышла одна из первых — «Александр Блок. Город мой», под редакцией Орлова. Я измусолил эту книгу до дыр. Самое невероятное, чем одарила меня эта книга, — это внезапное понимание того, что литература и жизнь — одно и то же. Вернее, даже по-другому: когда получается, что литература — отдельно, а жизнь — отдельно, то это и фальшивая литература, и фальшивая жизнь. Когда они одно и то же — это и есть то, что в человеческой истории называется словом «культура». Открытия совершались мной тогда невероятные. Одно из стихотворений Блока, скажем, было подписано: «Часовня на Крестовском острове». Я взял и сел на 46-й автобус и доехал до остановки «Крестовский остров». Вылез. Походил. Вижу — мама моя! — часовня. Вот тогда-то они у меня окончательно и съехались: стихи и та жизнь, откуда они.

Захотелось прорваться в спецхран — своими глазами прочитать «В начале века» Белого, «Между двух революций» Георгия Иванова… Стал открываться огромный круг имен, навсегда связанных с Петербургом, и все, что я узнавал, становилось реальностью, иногда более реальной, чем любая другая реальность.

Тогда же, и опять-таки в связи с Блоком, вынырнула и въехала в сознание другая магическая фигура, вскоре занявшая в моей жизни столь же значительное место — Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Имя это в то время было пострашнее блоковского, тысячекратно запретное. Заготовив какие-то липовые бумаги, где значилось, что литература необходима мне для подготовки к вечеру «Обличение реакционных идей символизма» или чего-то подобного в этом же роде, я все же исхитрился прорваться в спецхран, где получил доступ к драгоценным выпускам «Золотого руна», «Аполлона», мейерхольдовского «Журнала Доктора Дапертутто». Многоопытные библиотекари смотрели на меня с удивлением, круг моих интересов не имел ничего общего не только с интересами моих сверстников, но и со взрослыми читателями. Может быть, еще с десяток человек в Ленинграде интересовались в те времена тем же, что я. В формулярах книг, получаемых мною, иногда стояли редкие росписи, увидев которые рядом со своими закорюками, у меня начинала кружиться голова — Ахматова, Эйхенбаум, Шкловский. Понемногу, не мытьем, так катаньем, мне удалось переместиться из юношеского зала в Большой, на площади Александрийского театра, из спецхрана — в залы для специальной научной работы, где вокруг меня, восьмиклассника, сидели убеленные сединами мужи в камилавках. Потихоньку я подружился с библиотекарями, стали пускать меня в Зал эстампов, где доставали мне бесценную и напрочь запрещенную литературу по мировой живописи. Там я впервые увидел Сутина, Ларионова, Модильяни, Шагала…

В русской живописи мы с Валерием помешались на Врубеле. Множество часов мы провели во врубелевском зале Русского музея. Старинный том Яремича «Михаил Врубель», который где-то достал Валерий, был бесценным нашим общим имуществом. Я заинтересовался историей врубелевских «Демонов», что стало одним из дополнительных стимулов к новому необыкновенному увлечению: хождению по книжным магазинам, в основном по магазинам антикварных, старых книг. Наверное, для тогдашних букинистов я тоже выглядел как явление вполне аномальное — во всяком случае, через какое-то недолгое количество времени они все прекрасно меня знали, стали оставлять мне книги, которые в те времена им вообще строжайше было запрещено принимать к продаже. Помню, как Нина Ивановна из «Академкниги» завела меня в подсобную комнатку и показала шесть томиков іумилева.

— Нет, это, конечно, не вам. Даже и не думайте ни о чем таком. Просто здесь, в каптерке, полистайте. Я уже созвонилась с Симоновым, он специально приедет из Москвы за этими книжками. А вот это можете приобрести — волковский академический двухтомник «Мейерхольд». Но он дорогой, двенадцать пятьдесят…

По тем временам это была очень серьезная сумма.