Асса и другие произведения этого автора. Книга 1. Начало. То да сё…

В это время Хрущев издал мрачный указ, чтобы в творческие вузы принимали только «людей с жизненным опытом», и установил для приобретения этого опыта точный срок, как в тюрьме — трудовой стаж в два года. Чтобы заиметь этот самый «стаж», а заодно и какие-то деньги на необходимые книги, я ушел из школы, поступил в вечернюю и пошел работать. Незабвенный Алексей Александрович Рессер устроил меня на телевидение. Меня взяли рабочим в редакцию обмена, где в обязанности мои входило возить на вокзал или в аэропорт и отправлять по накладным невероятное множество тяжелейших коробок с кинопленкой. Никаких других способов коммуникации между разными телевизионными студиями тогда не существовало. Каждое утро к неотопляемой жуткой сторожке, стоящей на пустыре, подгоняли грузовик, и я в одиночку кидал в его кузов яуфы с упакованной уже мной в них пленкой. Бесконечное оформление каких-то накладных, чековые книжки, по которым я платил за груз, обрывки проволоки, на которые я насаживал пачкающиеся черные блямбы пломб. Мама все время боялась, что меня посадят, потому что в моем распоряжении была чековая книжка, где я расписывался за немыслимые суммы. В это время я чуть было не возненавидел навсегда кинематограф — два года он представлялся мне только в виде бесконечных коробок, коробок, коробок, которые я таскал, комплектовал, сопровождал бумагой о комплектности, которую надо было завизировать, заверять печатью, яуфы надо было запломбировать, погрузить на машину, везти на отправку. На этом безумном таскании я чуть было окончательно не подорвал все свое здоровье, только-только так удачно восстановленное Артеком.

Но одновременно к семнадцати годам дома у меня собралась роскошная библиотека. К примеру, я собрал все мейерхольдов-ские «Журналы Доктора Дапертутто», начиная с двенадцатого года и кончая последним выпуском в феврале семнадцатого. Это было чудом из чудес, полный «Дапертутто» вроде бы был только в Бахрушинском музее. Тогда же я стал покупать авторов ОПОЯЗа — Эйхенбаума, Шкловского, Тынянова. Я не просто собирал, я все это читал. Причем читал так, чтобы не оставить ни строки непонятой.

Я собрал редчайшие издания: у меня были посмертные рукописные сборники стихов Хлебникова — один своей рукой переписал Маяковский, другой — Пастернак, третий — Сельвинский. Этим раритетам сейчас цены нет, их выставляют и продают за бешеные деньги на аукционах «Сотби».

Поступив во ВГИК, я привез в Москву папку с четырьмя бутербродами и двумя парами носков и чемодан лучших, самых любимых моих книг. Весь этот чемодан был за один год пропит с Катей Васильевой и Эдиком Володарским. Весь чемодан! Такой силы был шок от перемены культуры ленинградской на культуру московскую.

Спустил книги я бездарно, за бесценок. Мы приходили в букинистический магазин, расположенный на втором этаже «Метро-поля», в размышлении немедленно достать денег «на бутылку», букинист брал в руки Пастернака издания 1937 года, смотрел номинал и нагло говорил: «Три рубля пятнадцать копеек». Как я их всех ненавидел! Они не понимали, что я знаю настоящую цену каждой из этих книг (в том числе и в денежном выражении) лучше их всех. Я знал, что стоит эта книга впятеро больше, но от отчаяния говорил: «Вали! Давай!» Все было пропито. Весь чемодан. И даже сам чемодан куда-то бесследно исчез.

С какой горечью всю жизнь я вспоминаю благороднейших ленинградских букинистов! Уже учась во ВГИКе, я приехал к маме в Ленинград, зашел в букинистический магазин, вижу — нет Нины Ивановны, нет Алика (это был ее ученик, парень старше меня, может быть, лет на десять).

Спрашиваю: «Где Нина Ивановна? Где Алик?» В ответ: «Тсс!.. Тише!.. Алика посадили. За спекуляцию!» Я был потрясен, словно потерял близкого, родного мне человека.

В 1987 году я шел по Бродвею и вдруг увидел человека со страшно знакомым мне лицом. Конечно же, я его знаю! Откуда я его знаю?.. Это же Алик! Я остановил его, мы поговорили. Он отсидел срок, теперь вот здесь.

— Чем ты занимаешься?

— Да тем же самым.

Он пригласил меня к себе домой, я попал в квартиру, доверху набитую петербургскими книгами…

А тогда, еще задолго до поступления во ВГИК, мое увлечение книгами становилось все более и более серьезным. Я открывал для себя Пастернака, Мандельштама, импрессионистов, постимпрессионистов, мастеров Раннего Возрождения… Появились и первые книги по кино. Самой первой из них стали «Размышления о киноискусстве» Рене Клера (мы купили ее на пару с Валерой Плотниковым, скинувшись по тридцать пять копеек), потом появилось гэдээровское издание «60 лет кино», сохранившееся у меня и по сей день, потом книги Кулешова…

Летом 1960 года Валера Плотников устроился в пионерский лагерь вожатым: он был из малообеспеченной семьи, ему надо было зарабатывать деньги. Я поехал навестить его в этот самый лагерь, располагавшийся в Зеленогорске.