Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего, что я куру?

Да, понимал я, тяжкое бремя берет на душу Николай Трофимович. Но всей тяжести этого бремени я все-таки, как вскоре выяснилось, совершенно не понимал.

Гога был в курсе всех этих дел. Под мою ответственность, под партийный билет Сизова его выпускали в Японию! Подействует ли на него это? Укрепит ли хотя бы на время его лабильную психику большого художника? Возьмет ли он себя в руки, покажет ли в Японии, что он безукоризненный советский человек и советский художник? О, как наивны и попросту глупы были мои конформистские надежды.

Как вы, вероятно, предчувствуете, Гога и в Японии явил себя как неординарная, не влезающая ни в какие рамки международных соглашений личность, но уже глобального, так сказать, межконтинентального масштаба. Буквально в первые же дни по приезде в Токио нашу гостиницу посетили члены японской операторской гильдии. Как оказалось, Гогина слава воистину велика. Японские операторы превосходно знали и ценили его творчество — и «Первого учителя», и «Дворянское гнездо», и «Дядю Ваню», и «Зеркало». Дружно кивая и кланяясь, лучшие японские операторы приветствовали приехавшего в Японию русского операторского «сэнсея» Гогу. Как вам, вероятно, известно, слово «сэнсей» означает «учитель».

К тому же нужно заметить, что в японском языке нет буквы «р». Физические муки, которые испытали японские коллеги Рерберга, пытаясь произнести его фамилию, описанию не поддаются. Нет, наверное, в мире более неподходящего для японского речевого аппарата слова: «Л-р-е-л-б-е-л-г-г-г». Сочувствуя титаническому напряжению своих коллег, Георгий Иванович ласково разрешил именовать себя на территории древней Японской империи «Гося-сан».

Это и привело впоследствии к совершенно непредсказуемой ситуации. Однажды мы ехали с ним вдвоем, без переводчика, в поезде Токио-Киото, сидели, балакали о том о сем. Поезд шел со скоростью сто пятьдесят километров в час, под нами были вертящиеся сиденья: мы могли располагаться и лицом, и спиной к движению, — поездка был чистым наслаждением, совсем не похожа на путешествие в наших загаженных электричках… За окнами то появлялась из-за лесов волшебная Фудзияма, то исчезала из виду. Время от времени по радио повторялась какая*то длинная речь, заканчивавшаяся словами «Гося-сан». Как вы помните, именно так называли Гошу японские коллеги и друзья.

— Гога, это не тебя ищут? — вдруг закралось мне в голову.

Мы стали нервно прислушиваться, не понимая ни слова. Тут опять по радио раздалось явное «Гося-сан». Спросить было не у кого, покуда в Киото нас не встретила наша переводчица, милейшая Киеми. Первый вопрос, который мы ей задали, выйдя на перрон, был:

— Не случилось ли чего, не дай бог? Не Гошу ли это всю дорогу искали по радио? Мол, там по радио в вагоне все время про что*то длинно говорили, а в конце все добавляли «Гося-сан»…

— «Гося-сан»? Ах, нет, это вы не поняли. Просто «Гося-сан» по-японски означает тринадцатый вагон…

Я похолодел. В воображении представилось, как, к примеру, из Италии приезжает в Россию знаменитый оператор, нас знакомят, и оказывается, что его зовут «Тринадцатый вагон».

А в ту памятную первую встречу Рерберга и его японских коллег они гостеприимно поинтересовались, что хотел бы повидать в Японии «сэнсей Гося».

Недолго подумав, Ibra уверенно и твердо ответил:

— Гейшу.

Японские операторы при этом, думаю, слегка остолбенели, но вида не подали, дружно закивали головами и куда*то ушли с Гогой, после чего он уже допоздна не объявлялся. На следующее утро я увидел его с каким*то совершенно новым, во всяком случае, до этого совершенно незнакомым мне лицом.

Еще накануне отлета в Токио, прямо в Москве, Гога облачился в ослепительно белый костюм — белые штаны, белый пиджак, который носил с изысканно-темными рубашками. В токийском отеле костюм Гога ежедневно сдавал в чистку. Стоило это немыслимо дорого, и кто*то из сердобольных японских людей ему посоветовал:

— Гося-сан, на те деньги, которые вы платите в гостинице за чистку, можно купить три таких белых костюма. Зачем эти расходы? Купите себе несколько костюмов и меняйте их хоть каждый день…

— Конечно, аригато, но я сам знаю, что мне делать, — отвечал Гоша и, не страшась полного разорения, упорно, до конца экспедиции, продолжал поддерживать в безукоризненной форме свой костюм — отдадим должное совершенству японских чисток — в ослепительно белом состоянии.

Съемки наши вообще сопровождались немалым количеством странностей.

Однажды мы поехали смотреть натуру, которую я выбрал во время своего предшествующего приезда. С нами был японский бригадир осветителей. Все, что Гога говорил, он тут же записывал в книжечку. Бригадир осветителей, что*то пишущий, был в диковинку. Людей этой профессии для нас привычнее было видеть в рукавицах, тянущих вечно грязный кабель, перетаскивающих тяжелые приборы. В первый же съемочный день, не успел Гога прийти на площадку, зажегся свет.

— Что это? — ошеломленно спросил Рерберг, привыкший почти лично устанавливать и направлять даже самый, казалось бы, ничтожный и ничего не значащий источник света.