Assassin's Creed. Одиссея

Пифагор настаивал, чтобы я непременно сожгла его тело на костре. Я выполнила отцовскую волю и смотрела, как вместе с дымом уносится его душа. Потом ударила по каменной плите, и она вернулась на прежнее место, навсегда загородив вход в недра горы. Это было еще одним требованием Пифагора, причину которого я понимала без объяснений. Несколько дней, проведенных по другую сторону каменных врат, наглядно показали мне: всё в нашем мире было отнюдь не таким, каким казалось. То же утверждал и Сократ. Но оставалось еще слишком много тайн и слишком много вопросов, на которые я не получила ответа. В последние мгновения жизни Пифагор сказал, что мы с ним еще поговорим. Это и заставило меня вернуться в пещеру Геи.

Мои шаги напоминали хлопанье крыльев потревоженных голубей. Я вошла в главный зал пещеры, увидев знакомый каменный круг, отполированный до блеска. В центре по-прежнему стоял мраморный постамент, испещренный красными прожилками. Вокруг – ни культистов, ни Деймоса… ни Алексиоса. Утраты, пережитые мной, подняли волну щемящей грусти. Но затем, увидев на постаменте запыленную пирамиду, я испытала совсем иное чувство: воодушевление.

Я шагнула к пирамиде, набрала побольше воздуха в легкие и сдула пыль. Золотые грани вновь заблестели. Пещера наполнилась негромким гудением. Древний артефакт осветился изнутри.

А потом пирамида заговорила со мной, прошептав: – Подойди ближе.

Мое сердце замерло. То был голос… Миррин. Однако случившееся не стало для меня полной неожиданностью. Там, на острове Тира, мой настоящий отец успел рассказать об особенностях древних предметов.

– Вещи, оставшиеся от тех, кто пришел раньше, способны завораживать. Но они же… полны коварства. Они проникают вглубь тебя, мгновенно узнаю́т твою сущность; то, что ты любишь и чего боишься. Они смущают твое сердце, искажают душу, туманят разум. Будь с ними осторожна, Кассандра.

Я протянула руку, и она застыла над пирамидой, ощущая тепло, исходящее от золотых граней.

– Коснись меня, – упрашивала пирамида.