Assassin's Creed. Одиссея

Я облизала губы, а ноги поставила так, словно меня ожидал поединок, затем опустила ладонь на гладкую поверхность. Казалось, меня ударили камнем по голове. Замелькали белые огни, перемежаемые золотистыми вспышками. Зазвучали странные, пронзительные звуки. Нечто невидимое схватило меня, встряхнуло и принялось выкручивать, словно мокрую тряпку. Чьи-то громадные руки пригвоздили меня к воздуху, затем стали ударять по моему духу с упорством кузнеца, пытающегося выковать меч. Эта невидимая сила пыталась украсть самую мою сущность… или расправиться со мной. Я чувствовала, что вот-вот закричу во все горло.

Потом меня обдало жестким порывом ветра, и коварная сила исчезла. Я ощущала себя в безопасности. Вокруг разливался мягкий свет. В ином мире, куда я попала, мое тело было невесомым. По сути, у меня и тела не было. И тут я услышала другой голос.

– Ты воочию увидела и ощутила на себе, что́ способна вытворять с людьми эта пирамида. Схожим образом действуют и другие предметы древних, – сказал Пифагор.

– Отец? – удивилась я.

– Манящий голос, услышанный тобой, не был голосом твоей матери. Но сейчас с тобой говорю я, и в этом можешь не сомневаться. Если помнишь, я обещал, что у нас с тобой еще состоится разговор.

– Но как такое возможно? Я же сожгла твое тело на погребальном костре.

– Харон-паромщик дожидается, чтобы перевезти меня на другой берег Стикса. Моя связь с пирамидой – единственное, что меня удерживает на берегу живущих. Однако эта связь истончается. Пока не поздно, я должен рассказать тебе правду о пирамиде. Те, кто жил задолго до появления людей, создали ее, дабы смотреть сквозь паутину времени. Видеть прошлое, настоящее и то, что только грядет…

– Так вот почему культисты так почитали эту пирамиду, – вдруг догадалась я. – Она – ключ к управлению и порядку.

– Они так ничего и не поняли, – вздохнул Пифагор. – Много десятилетий назад возникло некое сообщество людей. Все они поддерживали одно чисто умозрительное положение, якобы способное принести в мир равновесие. Для этого требовалось, как они считали, уравновесить противоположности. Порядок и хаос. Дисциплину и свободу. Подавление и вседозволенность. Как весы, чаши которых находятся в полной гармонии.

В мягком свете, заливавшем пространство, появилась картина. Четкостью она не отличалась, но я увидела собравшихся. Среди них – молодого Пифагора, который что-то рассказывал или объяснял. Многие согласно кивали, некоторые спорили. Находившиеся сзади перешептывались между собой.