Assassin's Creed. Ренессанс

Они спешились, отвели лошадей в конюшню и отправились туда, где Никколо снял жилье для Эцио. Он пояснил, что заведение Паолы закрыто, равно как и все остальные бордели. Плотские утехи, азартные игры, танцы и уличные празднества были строжайше запрещены указами Савонаролы. Однако никому не возбранялось притеснять и даже убивать еретиков.

Дав Аудиторе устроиться и немного отдохнуть, Макиавелли повел его к внушительным строениям монастыря Святого Марка. Оглядев стены, Эцио покачал головой.

– Брать монастырь штурмом опасно, – сказал он. – Особенно когда Яблоко в руках Савонаролы.

– Ты прав, – согласился Макиавелли. – Но разве у нас есть выбор?

– Не считая правителей города, у остальных все еще своя голова на плечах?

– Оптимист, возможно, побился бы об заклад, что да, – сказал Макиавелли.

– Сдается мне, что они следуют за Монахом не по доброй воле, а из страха и по принуждению. Как тебе такая мысль?

– Согласен. Утверждать обратное может лишь сам Савонарола и его приспешники.

– Тогда я предлагаю воспользоваться сложившимся положением. Если мы устраним окружение Савонаролы и поднимем волну недовольства, это отвлечет его внимание, и у нас появится возможность нанести удар.

– Умный ход, – улыбнулся Макиавелли. – Надо будет придумать слово, обозначающее таких людей, как ты. Я переговорю с Ла Вольпе и Паолой. Они по-прежнему в городе, хотя и вынуждены скрываться. Они помогут нам устроить что-то вроде мятежа, а ты тем временем освободишь городские кварталы.

– Значит, договорились, – сказал Эцио.

Макиавелли видел: его друга что-то тревожит. Он повел Аудиторе к часовне, что стояла неподалеку. Они сели на скамейку в крохотном садике.

– Тебя что-то волнует? – спросил Никколо.

– Есть пара вопросов сугубо личного характера.

– Возможно, я смогу на них ответить.

– Что с нашим старым семейным домом? У меня духу не хватает пойти и взглянуть самому.

Макиавелли помрачнел:

– Мне тебя нечем обрадовать. Дом цел, но в тех местах тебе действительно лучше не показываться. Пока был жив Лоренцо, ваш дом находился под охраной города. Пьеро попытался идти по стопам отца, но сам знаешь: его власть была недолгой. Он бежал, а палаццо Аудиторе реквизировали под казарму для швейцарских наемников французского короля Карла Восьмого. Когда они покинули город, в ваш дом явились приспешники Савонаролы. Они вынесли оттуда все ценное, что еще оставалось, после чего заколотили двери. Хорошо, что не сожгли. Прояви терпение. Со временем ты вернешь ваше родовое гнездо.

– А что с Анеттой?

– Ей, слава богу, удалось бежать. Сейчас она в Монтериджони, вместе с твоей матерью.

– Рад слышать.

– А второй вопрос? – помолчав, спросил Никколо.

– Кристина, – шепотом произнес Эцио.

Макиавелли нахмурился:

– Ты вынуждаешь меня рассказывать страшные вещи, amico mio. Но ты должен знать правду… Кристины больше нет. В отличие от многих своих друзей, Манфредо отказался уезжать из Флоренции. Он выдержал чуму французского вторжения. Думал, что выдержит и вторую чуму – власть Савонаролы. Вскоре после своего воцарения Монах повелел устраивать на площади Синьории «костры тщеславия» и сжигать не только предметы роскоши, но и все, что, по его мнению, является греховным. Тем, кто не подчинится, грозило разграбление и сожжение их домов.

Эцио слушал, заставляя себя оставаться спокойным, хотя его сердце было готово разорваться.

– Фанатики Савонаролы добрались и до жилища четы д’Арценто, – продолжал Никколо. – Манфредо с горсткой слуг пытался обороняться, но тех, кто его ненавидел, было слишком много… Кристина отказалась покинуть мужа… – Макиавелли надолго умолк, борясь с подступающими слезами. – Толпа была ослеплена ненавистью. Убив Манфредо, они убили и ее.

Эцио смотрел на белую стену часовни и с предельной ясностью видел каждую трещину в штукатурке.

27

Насколько тщетны наши упованья,
Какою ложью помысел чреват,
Насколько мир невежеством объят,
Покажет Смерть, царица мирозданья.
Тем любы песни, пляски и ристанья,
Те светлым благочестием горят,
В тех лютый гнев разлился, точно яд,
Те скрытны и не падки на признанья.
Все тлен – заботы, мысли, имена,
Разнообразны судьбы, как известно,
И дольний мир исправить невозможно.
Все мимолетно здесь, все легковесно,
Фортуна злоковарна, ненадежна,
И только Смерть незыблема одна[161].