Ассы – в массы

А пока есть иконы, матрешки, бабы. То есть откровенно вредили. Когда в Советский Союз приехал умирающий от рака простаты, но отказавшийся оперироваться, Фрэнк Заппа, готовый помочь любым авангардным музыкантам и аппаратурой и деньгами, так как считал себя обязанным идеям именно русскому авангарду и России… то был перехвачен Стасом Наминым. И тот, как тут часто и бывало, втюхал Заппе все, что было под рукой, и отправил Фрэнка спокойно умирать на родину. Должны быть такие фотографии. Но хорошо, что подписались помогать Дэвид Боуи и Брайн Ино – хотя бы питерским музыкантам они успели помочь.

М.Б. А сейчас, думаешь, по-другому? По-моему, так было всегда: каждый певец своего болота, к тому же художники с музыкантами и остальными не особо пересекаемы. Примерно такая же ситуация была во время приезда «Ирвин» в Москву в конце восьмидесятых, когда многие мечтали чтобы «Лайбах» выступил здесь. Их привезли, сделали квартирные выставки и они укатили с кем-то в мировой тур, не успев пересечься с местными музыкальными кластерами. В результате «Лайбах» прозвучал здесь гораздо позднее.

Г.А. Да, это было и сейчас продолжается. И будет продолжаться из-за местечковой ущербности и зависти, что где-то что-то есть, а под рукой не хватает. И большинство художников вместо того, чтобы спокойно самореализовываться, заискивают: раньше – перед иностранцами, а теперь – перед богатыми жлобами. И когда приехала чуть ли не директор немецкого банка, она в толк не могла взять: как это так, кураторы говорят, что ничего нет, а пресса пишет, что есть?

Однажды к «Детскому саду» подрулило восемь «Волг», я таких в Москве не видел. Прямо с завода и шоферы не меньше полковника. Все фотографы, всем под шестьдесят. И супер-бабуся, чем-то похожая на гоголевского Вия. Ведут. Глаза – лазеры, команды шепотом. А мы уже знали, что они к нам собираются. Пошли с Тимуром, накупили тряпок и нафигачили картин. Совместные работы делались быстро и весело, сделали внутри помещения граффити и стали ждать. А кто-то там наделал псевдоканапе из хлеба и селедки, которые скреплялись спичками. Я тогда еще долго над этим нюансом потешался… Перед бабусей той все на цирлах бегают, так смешно. Все делалось по щелчку. Бабушка ходила, ходила. Пальцами щелк, и тут же люди полусогнутые прибежали и поставили на стол сумку. А там расчески и мыло, щетки!!! Бабка была крутая, на самом деле. Нагнула местных чуханов круто. Стало мне сначала смешно, а потом обидно, за отечественное подобострастие. Прямо так подошел к бабушке, раздающей расчески, и открытым текстом заявил: «Значит так, Санта Клаус в юбке. Если люди здесь бедные, то это не значит, что их можно и должно унижать». Бабка зырк на меня. Народ притих. Раз, сумка исчезла. Тимур падает в ноги с криком: «Отец, не губи! Это наша судьба!» – «Какая судьба? Нас унижают!» И тут – раз, и вся делегация в момент собирается и сливается. На меня кричат, мол, ты чего наделал. Горе-то какое!

Прочитал я лекцию про достоинство и гордость за державу. Про то, что гнуться не надо – все равно все купят. Так оно и произошло. Приехали представители банка и уже через «Сотбис» купили все работы. Коля Филатов и Ройтер продавались на «Сотбисе» от «Дойче Банка». После этого детсадовские художники устроили собрание и попросили больше не водить к ним иностранцев. Я опешил и объяснил, что без поддержки иностранных культурных кругов они – никто. Они уже стали художниками с мировыми именами, но просто не осознавали этого. Все статьи хвалебные иностранные, все работали на них. Именно этот факт помог им в будущем и уехать за границу, и поправить свое нищенское материальное положение. Не понимали – и сейчас, возможно, не понимают. Как настоящие эгоисты… Так или иначе «Детский сад» прозвучал в истории московского уже не концептуализма. Ну и конечно, сквот этот был прикрыт комитетчиками: не за то, что иностранцев водили, а за то, что они стали покупать картины за нормальные деньги в обход государственных структур. Почему-то этим аспектом художники вроде как не возмущались.

При этом все наши художники вмиг стали известны на Западе. Коля Филатов поехал в Америку, Никита Алексеев и Никола Овчинников в начале девяностых стали колесить по Франции, а Наумец, который всегда был сам по себе, осел в Германии…

Но я к тому времени уже переключился на неформальную среду уличных модников. И вот, когда вся эта толпа уже стала зрелой, обалденно одетой, шумной, ведущей себя как будто они прилетели как минимум с Марса… Я собрал всех и привез в Питер на «Поп-Механику». Тогда же появился Гор Чахал, делавший замечательные перформансы с огнем и рисовавший картины. Питер вздрогнул; там не было такого поведения и такой человеческой фактуры, и я (к сожалению) первый раз увидел, как людей, с которыми мы вместе начинали, давит жаба. Даже Курехин погрустнел, но когда устроили «ассу-драку» в вестибюле, как-то переборол в себе это чувство – или мне так показалось.