Ассы – в массы

В самом воздухе, накануне Перестройки, витало что-то странное. Все ходили друг к другу в гости, в «Детский сад». Информация передавалась из уст в уста, и все события обрастали фольклором. Выяснилось, что в МОСХе есть молодежная ежегодная выставка. И в 1986-м году небезызвестный человек Даня Дондурей решил провести социологический эксперимент и устроить выставку. МОСХовские жаловались, что на них никто не ходит, и Даня решил устроить социологический опрос, а потом сделать и выставку. Собрал совет экспертов-искусствоведов, куда вошли Юра Никич, Андрей Толстой. И раз в неделю устраивали брейнштормы. Составляли программу, а я в этом процессе отвечал за весь андерграунд. Потому что я просто всех знал. Структурно все мероприятия были организованы по советским канонам. Там присутствовало такое довольно серьезное обстоятельство как худсовет. Но прогрессивные искусствоведы потребовали сделать худсовет открытым. Отчего было не легче, потому что когда в худсовете двадцать человек и когда поднимается большинство рук… ну, я не знаю, я сам пострадал от этого. Потому что, когда художник показывает пять работ, худсовет выбирал самую плохую. В этом смысле выставка имела особую художественную ценность, в результате образовался зал «авангарда». А моя роль была убедить всех ребят, что в этом можно участвовать.

Все началось с так называемой 17-й молодежной выставки на Кузнецком мосту, куда была подверстана наша программа. Каким-то образом я договорился, чтобы мне отдали еще пустующий запасник. Там мы сделали программу, где каждый вечер должны были проходить однодневные выставки. Приехали питерцы, программа огромная получилась. Но все это быстро прикрыли – пришли ребята из гебухи. На самом деле это не гэбисты запретили, а администрация Дома Художников. Как я сейчас понимаю, приход гебухи был последней каплей: терпение тетечки директора лопнуло, потому что на эту выставку выстроились огромные очереди. И реально стояли от пятнадцати минут до двух часов в зависимости от времени и дня. И сотрудники такой нагрузки не выдерживали. Они устали за первую неделю так, что готовы были под любым предлогом все прикрыть. А гебуха как обычно пришла и стала интересоваться. Те же два известные нам ранее дядьки – у одного было прозвище Пшено, а другого уже и не помню. Известные, потому что за некоторое время до этого события, эти дядьки всех вызывали на допрос.

М.Б. К этому времени художественная среда опять активно мониторилась, как иностранцами, так и органами. В преддверии московского «Сотбиса» и возросшей художественной активности. Уже активен был Фурманный сквот.

Н.О. В 1987-м году, боюсь ошибиться, Свиблова устроила фестиваль в Финляндии. Тогда братья Мироненки, Свен и я впервые выехали заграницу. У Свена была такая художественная идея еще в советские времена, что советская власть все врет, на самом деле никакой заграницы не существует, что граница – это проволока, а дальше просто океан. Ситуация в художественной среде менялась с нечеловеческой скоростью. Я помню, к тому времени «Детский сад» уже не существовал. Фурманный уже существовал два года, там были две квартиры всего, занятые братьями Мироненко и Костей Звездочетовым; еще Андрюша Филиппов, Вадик Захаров и Юра Альберт. Дворником в этом дворе служил за мастерскую такой персонаж как Фарид Богдалов. Постепенно он стал пускать каких-то художников, и это стало неуправляемым процессом. Получился классический сквот. В какой-то момент там было человек сто, уже никто никого не знал. Все это никак не управлялось. Там же начал свою карьеру Гельман, когда нанялся в местный кооператив за всем этим бардаком следящим.

А про бизнес того периода, была такая история… одновременно это были годы массового отъезда евреев. Наверное, самого массового, потому что их всех отпустили. Не только московских евреев, но казахских, уральских, отовсюду – вся еврейская страна поехала. Но условия были советские – они не имели права брать с собой никакой валюты. Пошел слух, что если поехать в Москву на Фурманный переулок, то там можно накупить на рубли картин, их можно вывезти и потом очень выгодно продать за доллары. И с этого момента Фурманный очень быстро превратился в одесский Привоз. И там такие появлялись персонажи, которые искали «нам бы картин побольше».

Сразу возникли напряги и дискуссии. Потому что понятно, что кто ближе к народу, тот и лучше продавался. И появилось понятие коммерческого и некоммерческого искусства. Я помню еще гениальную дефиницию в этих разговорах о «рыбной мафии» Фурманного. Там было два художника Карпов и Ершов, из-за этого так мафию и назвали. У Свена была гениальная дефиниция, что некоммерческое искусство отличается от коммерческого только одним – за него платят намного больше денег.