Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной

— Видите ли, — сказал Каменев в глубоком раздумье, объясняя как бы самому себе, а не допрашивающим, — если даже кошку перевезти с одной квартиры на другую, она будет, по крайней мере в первое время, тосковать и отказываться от еды, а если ее выпустить за дверь — начнет искать дорогу домой, в старое жилище. Если кошкам свойственна ностальгия, так что же говорить о людях? Моя жена в принципе никогда не была готова к эмиграции, и ей, бедной, пришлось выбирать между родиной, привычным образом жизни, привычными связями и любимым мужем. Да, у пас был счастливый брак. Я же больше не мог оставаться в той стране, я там не жил, а существовал, я буквально задыхался — все, абсолютно все в той жизни душило меня! И вот мы все-таки добились эмиграции… У меня пошли выставки, состоялись интересные знакомства. Вот и в Париж довелось съездить… — Тут голос его дрогнул. Он закрыл глаза, секунду-другую помолчал и снова взял себя в руки. — А Наташе нечем было отвлечься от тоски по оставленному там: старые связи разорвались, а новых она не обрела. Так, два-три совсем не интересных эмигрантских семейства, люди какие-то скучные, я бы даже сказал, примитивные: какие-то местечковые евреи, донельзя провинциальные русские немцы… Старые знакомые по Ленинграду все почему-то оказались либо в Париже, либо в Америке, а то и в Израиле. Может быть, если бы ей удалось поехать со мной в Париж, ничего бы этого не случилось? Она всегда тяжело переносила мое отсутствие и без меня часто впадала в депрессию. А я был так увлечен предстоящей выставкой в Монжероне… Я вообще здесь уделял Наташе внимания гораздо меньше, чем дома. А надо было, конечно, делать как раз наоборот…

Он удрученно замолк, снова достал свой, уже изрядно помятый и не очень чистый платок, и Апраксина воспользовалась паузой:

— Простите, но инспектор хотел задать вам вопрос, от которого все равно не уйти. Вы сказали, что у вас был счастливый брак. Всегда ли у вас были с женой хорошие отношения?

— О, всегда! Наташа была самой преданной женой, о какой только может мечтать художник. Мы, художники, вообще ведь народ тяжелый, сосредоточенный на своем творчестве, мы нелюдимы, склонны к депрессии — жить с художником совсем непросто. Но Наташа стойко переносила все превратности нашей жизни и старалась не показывать, как ей на самом деле тяжело.

— А вы? Вы любили свою жену?

— Очень! Я всегда ощущал ее как часть самого себя. И я… Я пока не представляю себе жизни без нее! — Он опустил голову и замолчал, понурившись.

Апраксина перевела слова Каменева инспектору и попросила его достать и предъявить ему пещи покойной: оренбургский платок, сумку, шубу и распиленный серебряный обруч.

— Инспектор Миллер хочет, чтобы вы опознали эти вещи.

— Да, все это принадлежит… принадлежало моей жене.

— А что это за странное украшение? — поинтересовалась Апраксина, пододвинув к нему половинки обруча.

— Это был мой свадебный подарок Наташе. Я купил его в Бухаре. Не знаю, как носят это украшение восточные женщины, но Наташа носила его на шее.

— Оно было заклепано прямо на ней — почему?

— Ах, это была одна из ее фантазий! Она почему-то вообразила, что пока этот обруч у нее на шее, мы с нею не расстанемся, и попросила знакомого ювелира заклепать его прямо на ней. Я могу это взять себе? — спросил он, протягивая руку за обручем.

— К сожалению, пока не можете. Все эти вещи еще немного побудут здесь, в полиции, но только до формального закрытия дела.

— Но мне его вернут до похорон?

— До похорон?

— Да. Я хотел бы своими руками положить этот обруч к ней в гроб.

— Понимаю… Ну что ж, я думаю, это можно будет устроить — вернуть его вам до окончания дела. А теперь несколько вопросов относительно 15 апреля, дня ее гибели. Где вы сами находились в тот день?

— Я был на пути в Париж. На другой день открывалась выставка художников в Монжероне, а я, как вы уже знаете, был одним из ее участников.

— Вы поехали в Париж поездом?

— Да.

— Билет у вас сохранился?

— Да, случайно сохранился. — Каменев порылся в бумажнике и протянул Миллеру билет. «Мюнхен — Париж».

— Поезд «Мюнхен — Париж», отправление из Мюнхена в десять утра, штамп контроля поставлен в десять пятнадцать, — прочитал Миллер и вопросительно взглянул на Апраксину. Графиня улыбнулась и едва заметно отрицательно покачала головой.

— Можно задать вам еще один личный вопрос? — спросила она.

— Пожалуйста.

— Анна Юрикова — ваша подруга?

— Подруга? Я, знаете ли, в дружбу между мужчиной и женщиной не очень верю. Если только вы не называете ее моей подругой в несколько более интимном смысле.

— А если именно в этом смысле — каков будет ваш ответ?