Astia vala femundis (СИ)

Его охватило спокойствие, но спустя некоторое время он закрыл глаза и продолжил погружение. Кто-то будто руководил всеми действиями: даже думать было тяжело. Он попробовал вспомнить, как его имя, но на ум приходили только обрывки звуков и крики, до боли знакомые, но совершенно неразборчивые.

Хотя, если он под водой, как здесь вообще можно что-либо слышать?

Вместо этого, он сосредоточился на ощущениях, и тут ему повезло больше. Он почувствовал боль. Не острую, но какую-то слишком привычную. Он знал, что она соседствовала с ним очень давно. Сколько точно, не помнил, но слабые пульсации в мышцах эхом разносились по всему телу.

Это было. Точнее, так должно было быть.

Он попробовал пошевелить руками, но какое-то незримое глазу препятствие помешало ему сделать это. Он не видел, но чувствовал, будто нечто сильно давит и не дает всплыть на поверхность.

Накатил страх, неосознанный, но слишком сильный, чтобы его не замечать.

Боль вдруг усилилась до такой степени, что ему стало казаться, будто внутри него что-то оборвалось – какой-то центр, сопротивлявшийся ей доселе, исчез. Лопнул, рассыпался на тысячи маленьких осколков.

Он знал, что когда-то был другим. Муки, сопровождавшей его сейчас, раньше не было. Воспоминания о хорошем самочувствии были так далеко, что он с какого-то момента просто перестал обращать на них всякое внимание. Если раньше боль жила в нем, то теперь он сам начал жить внутри этой боли: боль стала для него всем тем, что постоянно окружает, – целым миром и временем.

Ничто не было более реальным, чем призрачный и абсурдный мир боли.

Но странные, чередующиеся с разной продолжительностью, вспышки яркого света неизменно возвращали к мыслям о том, что же случилось. Почему он здесь? Каждое повторяющееся мерцание словно встряхивало его.

Он не всегда был под водой. Иногда спал и спиной явственно ощущал чье-то тепло. Порой его охватывала странная и при этом казавшаяся совершенно естественной непреодолимая нежность. Он не знал, почему пробуждалось это чувство, но был абсолютно уверен, что оно как-то связано с тем самым теплом, которое он ощущал каждый раз, когда просыпался.

Временами ему опять слышались голоса и обрывки чьей-то речи: мужские и женские, разной тональности и эмоциональной окраски. Мужские голоса говорили резко и отрывисто. Женский, как он вскоре разобрал, один единственный, звучал так чисто и ясно, что тело в тот же самый момент начинало неистово тянуться к нему.

Но слов по-прежнему было не различить.

Однажды он проснулся и понял, что слышит смех. Тот самый женский голос искренне и заливисто смеялся. Внезапно пришло осознание, что он все это время находился в забытьи, и что ему срочно нужно вернуться. Прийти в себя. Он обязан сделать это.

Боль снова ударила в районе солнечного сплетения. Согнувшись пополам, он едва вынес это мучительно жжение. Спустя секунду, отняв ладони от груди, он увидел, что на них заплясало лириумное пламя.

Откуда оно?

Смех внезапно оборвался, спустя секунды ему снова стало тепло и спокойно.

Тепло дарил женский голос, тот самый, что смеялся минуту назад так искренне и красиво.

Он снова погрузился в сон.

Отсутствие звуков и запахов, вкупе с полным забвением поглощало его все чаще. Мысли о том, кто же он такой, приходили в голову реже, ему казалось, что он забывался. Хотелось быть здесь, в этой всеобъемлющей тишине, отчужденно и спокойно созерцая тьму перед глазами.

Разум начал бояться, что вместе со страхом и болью, навсегда забудет то, что должен был вспомнить. Желание очнуться вдруг обрело ясность и стало почти непреодолимым.

Ему удалось пошевелить рукой.

Ощущение вышло таким неожиданным и породило перед глазами столько мысленных образов из радости и боли, что он чуть было снова не потерял сознание. Вместе с этим движением он наконец-то различил собственное дыхание.

Хрип, частые всхлипы и странный, сдавленный кашель. При этом грудную клетку словно сжимали в тисках. Вместе со звуками он почувствовал и запахи: приятный аромат кожи и каких-то трав. Разум с легкостью давал названия всем ощущениям, а мир, в котором он пытался прийти в себя будто звал его.

Спина оторвалась от поверхности, кто-то удерживал его на весу: по горлу заструилась теплая, вязкая жидкость. Грубый мужской голос заговорил на совершенно непонятном ему наречии.

Он попытался отмахнуться рукой: пить вовсе не хотелось, но чья-то до боли знакомая на ощупь ладонь переплела их пальцы и будто бы согрела изнутри. До уха донесся тихий успокаивающий шепот, в котором ему удалось разобрать всего одну единственную просьбу.

— Выпей, милый, ну пожалуйста. Будь умницей. Ты обязательно поправишься.

Эти слова и интонация, с которой их произнесли, вызвали в нем необыкновенный прилив сил. С каждым новым глотком боль отступала и больше не возвращалась. Ему хотелось услышать этот голос еще раз.

Он хотел слушать его постоянно.

Он бы растворился в нем и в том тепле, что чувствовал, если бы мог.

Его снова вернули в лежачее положение. Послышался шорох и чья-то возня.

— Вы справитесь? Его надо обмыть. Похоже, он наделал себе в штаны…