На пол лифта что-то со стуком упало. Одновременно под потолком вспыхнул свет.
На миг зажмурившись — ослепленный — я тут же заставил себя открыть глаза и посмотреть под ноги: на полу лежал кинжал с узким длинным лезвием. Очень похожий на тот, что когда-то я видел в руке графского подручного Федора. И не просто видел…
— Вы отрежете себе по пальцу на каждой руке, — заявил нам все тот же глас свыше. — Сами сподобитесь или соседа попросите — дело ваше. Но выйдете отсюда не раньше, чем выполните сию несложную операцию. Поспешите: ваша мана начинает уходить!
Я и впрямь почувствовал отток. Стоп, а как же Зеркало? Почему оно не срабатывает?!
«
«Можно что-то сделать?»
«
Тем временем Милана шагнула к кинжалу, наклонилась и подняла его с пола. Посмотрела на клинок — будто бы даже с любопытством.
— Я требую гарантий! — заявила она затем, обратив лицо к потолку. — Поклянитесь, что сохраните моим товарищам жизнь!
— Ты вовсе не в том положении, чтобы что-то требовать, дорогуша, — хмыкнул граф Анатолий. — А я — совсем не в том настроении, чтобы что-то тебе обещать!
— В таком случае, я не выйду! — угрюмо заявила Воронцова.
— Тогда ты умрешь, — невозмутимо заметил ее отчим. — Но умрешь не первой — уверен, маны у тебя пока много. Не то, что у некоторых…
— У меня уходит! — словно по команде воскликнул вдруг Татарчук.
Он что, только теперь это заметил?
— У всех вас уходит, — бросил граф Анатолий. — И уйдет вовсе, если не поторопитесь! Ну а потом…
— Остановите это, ваше сиятельство! — подорвавшись, Татарчук отпустил спящего Ясухару, завалив того на Терезу, бросился к дверям шкафа и толкнул их плечом, но те, понятно, не открылись. — У меня осталось менее ста мерлинов!
— Какая досада, — показушно вздохнул Воронцов.
— Но ведь… Но я же… — словно дикий зверь в клетке, заметался кадет. — Ваша светлость! Пощадите! Ведь это же я! Я наступил на ту плитку! Я специально! Хотел подать вам сигнал! Желаю служить вам, ваша светлость!
— Что? — нахмурилась Милана.
— О незваных гостях в усадьбе мне было известно и без вас, сударь! — отрезал граф. — Что до вашего поступка — даже ежели он и впрямь был совершен намеренно — не думаю, что сие достойно награды или хотя бы снисхождения. Не я приставил вас к Милане. То есть, сударь, вы отнюдь не добросовестный лазутчик, а презренный изменник. Такой сегодня предал мою падчерицу, а завтра ветер сменится — так же переметнется от меня. Подобных слуг мне даром не надобно!
— Но… Как же?.. Молодой князь! — мигом забыв о Воронцове, Татарчук подскочил ко мне, схватил за руку. — Вы обещали мне ману! Тогда, в коляске! Я все растратил на ночное зрение! Вы обещали! Спасите!
— Теперь? — хмыкнул я, попытавшись высвободить ладонь, но из-за царевны на руках сделать движение достаточно резким у меня не вышло. — После того, как вы сознались в своем предательстве?
— Я… Я солгал! Хотел спасти свою жизнь! На самом деле, я вовсе не нарочно задел ту плитку! И граф же сам сказал, что и так все знал! Я не виноват! Спасите меня! Дайте маны!
— Ну, что я говорил? — самодовольно усмехнулся Воронцов.
— Молодой князь, вы обещали! — клещом вцепился в меня Татарчук. — Дали слово!
Дух меня дери, я же и впрямь ему обещал…
«
— Я отдаю, вы не принимаете… — пробормотал я, глядя на Татарчука.
Несмотря на то, что явно был на грани истерики, тот, как ни странно, все понял сразу.
Выпустив мою руку, кадет затравленно огляделся — и зайцем сиганул к Милане. Молодая графиня скрестила пальцы — должно быть, машинально — но щит, понятное дело, призвать не сумела. А тем временем Татарчук уже выхватил у нее из руки кинжал.
Блеснула сталь… Сперва я увидел брызнувшую кровь и успел подумать, что кадет ударил оружием Воронцову.
Я метнулся к ним — как был, со спящей девицей на руках, но, еще не завершив шага, рассмотрел, что это Татарчук отсек собственный мизинец.
Взвыв, кадет переложил кинжал в искалеченную руку и отрезал себе уже второй палец, теперь на правой кисти.
— Все! — истошно проорал он в потолок. — Я все сделал, как вы велели! Теперь выпустите меня отсюда!
— Выйдут все одновременно, — совершенно спокойно проговорил на это граф. — После того, как остальные последуют вашему примеру, сударь!
— Но я… Но я же… — Татарчук сунул рукоять кинжала Милане и прокричал девушке прямо в лицо: — Делайте, как сказал граф! Живо!
Воронцова презрительно скривилась, но оружие взяла. Применить его по чужой указке она, впрочем, не спешила.
— Ну же?! — судорожно взмахнув четырехпалыми руками и щедро оросив все вокруг кровью, нетерпеливо подпрыгнул на месте Татарчук.
— Баранки гну, — сухо бросила Милана.