Астрофил и Стелла. Защита поэзии

Пенелопа Деверекс обладала всеми ценимыми при дворе достоинствами: была очень красивой, образованной, владела французским, итальянским, испанским языками, участвовала в придворных спектаклях, в частности по пьесам Сэмюэля Дэниэля (1562-1619) и Бена Джонсона (1572-1637). Сам король Яков отмечал ясность ее ума и талант, проявлявший себя в письмах. Более, нежели другие женщины своего времени, она приняла участие в политических интригах. Ее брат граф Эссекс, женившийся на вдове Филипа Сидни, совершив множество подвигов, стал национальным героем и одним из самых влиятельных людей в королевстве. Когда же в Ирландии графа Эссекса постигла неудача, не кто иной, как Пенелопа, написала королеве вдохновенное письмо, умоляя ее о его прошении. Представ перед Советом, Пенелопа с неженской смелостью защищала брата и обвиняла его врагов. Она находилась в его доме и когда он в 1601 г" предпринял неудачную попытку поднять лондонцев на восстание. Перед казнью Эссекс во всем покаялся, не пощадив при этом и сестры, но королева отнеслась к ней милостиво.

Брак Пенелопы Деверекс с графом Ричем оказался несчастливым, и, родив мужу четырех детей, она примерно в 1588-1589 гг. стала любовницей сэра Чарльза Блаунта, который вместе с Филипом Сидни участвовал в сражении возле города Зутфен в 1586 г., а потом сражался против Непобедимой Армады и в 1604 г. был удостоен титула графа Девонширского. Получив в 1605 г. развод, Пенелопа в том же году стала его женой. К этому времени у них было уже четверо детей. Этот брак поставил Пенелопу и ее мужа вне общества, им было запрещено появляться при дворе, и они были вынуждены вести уединенный образ жизни. Новое замужество Пенелопы оказалось недолгим. Уже 7 июля 1607 г. Пенелопа, к тому времени вдова, заболела и, заявив "о несостоятельности своего второго брака, послала испросить у лорда Рича прощение и умерла в раскаянии" [414].

Такова вкратце не совсем обычная судьба женщины XVI в., которая, возможно, является прототипом добродетельной возлюбленной Астрофила.

В истории сонетного цикла вообще, а тем более английского, роль темноглазой Стеллы очень важна. Открывая галерею женских персонажей английской лирической поэзии, т. е. стоя у истоков национальной традиции, созданная Сидни Стелла мало похожа на уже сложившийся традиционный тип — идеализированный и почти бесплотный — итальянских циклов. Стелла благочестива, предана своему долгу, "честь-тиранка" не позволяет ей ответить Астрофилу взаимностью, но она, как и Астрофил, человек земной: Стелла любит, и отказ от счастья дается ей также в жестокой борьбе с самой собой (песнь восьмая). Сидни, рассказывая о постепенном развитии любви Стеллы, дает свою героиню уже с заданной нравственностью. С самого зарождения своей любви к Астрофилу Стелла обречена на "скорби безбрежные и томленья безнадежные". Однако ее добродетель зиждется не на мечте о райской любви, не на христианской догме, а на каком-то высшем понимании своего земного долга.

И все же идеальная "говорящая картина Поэзии" в цикле — Астрофил, а не Стелла. Ее добродетель не завоевана в муках. Нет второго условия создания идеального персонажа, нет ответа на вопрос "как?" По-видимому, в этом причина, что Сидни к розово-голубой палитре портрета Стеллы добавил другие краски, которые придают ей живость и очарование и совсем не вызывают желания сетовать на то, "что лучшая из пьес // Идет в нарядах столь пустых словес" (сонет 51). Не вызывает сомнения, что поколебавшая традицию Стелла — предшественница великолепного женского портрета в "Сонетах" (1609) У. Шекспира.

* * *

В "Защите поэзии", обозревая состояние современной ему английской лирической поэзии, Филип Сидни писал: "Что до наружности Поэзии, или слов, или... языка Поэзии, то с этим еще хуже. Почтенную сладкоголосую даму красноречие вырядили или скорее раскрасили как куртизанку..." [415]. Дальше он развивает свою мысль: "...у многих малообразованных придворных более звучный слог, нежели у некоторых ученых мужей, и причину сего я вижу в том, что придворный следует в своих занятиях Природе и потому (хотя он того и не знает) поступает в согласии с искусством, но не в зависимости от него, тогда как другой, прибегая к искусству, дабы явить искусство, а не скрыть его (как надлежало бы сделать), бежит от Природы и воистину извращает искусство" [416]. Главное очарование сиднивских творений заключается, как совершенно верно утверждает в своей книге Дж. С. Николс, "в искренности, в изменчивости интонации, в остром уме и юморе автора" [417].

В сонетном цикле Сидни тоже довольно часто возвращается к проблемам заимствований, простоты и естественности поэтической речи. Как правило, он избегает поражать читателя необычными словами или оборотами, употреблять архаизмы и неологизмы, а также многосложные слова, довольствуясь самыми простыми и короткими, которых может быть до десяти в десятисложной строке:

With how sad steps, o Moone, thou climb'st the skies.

(Сонет 31)

или