Астронавт Джонс. Время для звезд

Одним из первых заветов дяди Стива, которые он передавал нам с Пэтом давно-давно, когда мы были еще пацанами, было: «Капитан прав даже тогда, когда он ошибается». Прошло много лет, прежде чем я понял его слова. Чтобы осознать эту истину, надо пожить на корабле. И даже после этого, в глубине души я не понимал ее до конца, пока не прочитал эту подбадривающую записку и не осознал, что какие-то люди всерьез собираются оспорить власть капитана… и что я – их символ сопротивления.

Корабль – это не просто маленький мир, он больше схож с живым человеческим организмом. На нем не может быть и речи о демократии, во всяком случае – о демократическом консенсусе, каким бы вежливым и демократичным ни был капитан. Если попадешь в переделку, не устраиваешь всеобщее голосование, чтобы ноги, руки, желудок и глотка решили, чего же хочет большинство. И хорошо, что нет! Ваш мозг принимает решение, а все прочее его выполняет.

Вот так же обстоят и всегда должны обстоять дела на корабле, летящем в космосе. И дядя Стив имел в виду, что капитану лучше бы быть правым, а остальным лучше всего молиться, чтобы он оказался прав, даже если вы с ним не согласны… потому что корабль не спасет ваша правота, если капитан ошибается.

Но все же корабль – не совсем единый организм, он состоит из отдельных людей, работающих вместе, работающих с самоотречением, которое не каждому легко дается, – мне, во всяком случае, оно давалось нелегко. И единственное, что удерживает этих людей вместе, – нечто туманное, что называют моральным духом корабля, нечто, чего вы почти не замечаете, пока оно есть, но мгновенно ощущаете, когда оно утрачено. Только теперь я понял, что на «Элси» утрата этого духа началась уже давно. Сначала умер доктор Деверо, затем мамочка О’Тул, это были очень тяжелые удары. А теперь мы лишились капитана и большей части экипажа… В результате «Элси» рассыпался на куски.

Возможно, новый капитан и не особенно блистал, но он, во всяком случае, пытался остановить этот распад. До меня стало понемногу доходить, что корабли исчезают не только из-за поломок техники или нападений злых туземцев; возможно, худшей из опасностей был какой-нибудь блистательный юный идиот, который решил, что он умнее капитана и убедил в своей правоте достаточно народу. Интересно, какая часть из восьми кораблей, пропавших в космосе, погибла в попытке доказать, что их капитан ошибается, а какой-нибудь тип вроде меня – прав.

Быть правым – далеко не достаточно.

Тут я так расстроился, что был уже готов пойти к капитану и сказать ему, что я ошибался, и спросить, чем могу быть полезен. Но потом я сообразил, что не могу сделать даже этого, – он велел мне не выходить из каюты безо всяких «если» и «может быть». И если уж поддерживать капитана и с уважением относиться к его авторитету важнее всего остального, то мне оставалось одно – делать как велено и сидеть, не высовываясь.

Ужин опять принес Крис, на этот раз – почти вовремя. Поздно вечером динамики проорали обычное предупреждение, я лег, и «Элси» стартовал с Элизии. Но мы никуда не полетели, а просто вышли на орбиту, так как наступила невесомость. Спал я плохо, со мной в невесомости всегда так.

Проснулся я оттого, что корабль пошел с ускорением, небольшим, порядка половины g. Крис принес мне завтрак, но я не стал его спрашивать, что происходит, а сам он не рассказывал. Около полудня из динамика прозвучало: «Связист Бартлетт, явитесь к капитану». Только после повторения я понял, что это касается меня… тогда я вскочил, прошелся бритвой по лицу, окинул глазом форму, решил, что сойдет, и поспешил в каюту капитана.

Капитан поднял на меня глаза, и я доложил по всей форме.

– А, Бартлетт. По результатам расследования я пришел к выводу, что нет оснований для выдвинутых обвинений. Вы освобождены из-под ареста и можете вернуться к исполнению своих обязанностей. Зайдите к мистеру Истмену.

Он вернулся к своей работе, словно забыл про меня, и мне стало очень обидно. Я разрывался между святым чувством преданности кораблю, а значит, и его капитану, и не менее сильным желанием пнуть Уркхардта ногой в живот. Скажи он мне тогда хоть одно доброе слово – и, думаю, я был бы на его стороне, со всеми своими потрохами. А так мне стало очень обидно.

– Капитан?

Он снова поднял глаза:

– Да?

– Я думаю, вы могли бы передо мной извиниться.

– Вы так думаете? А я нет. Я действовал в интересах всего корабля. Однако, если уж вас это интересует, у меня нет к вам никаких претензий, и я не таю на вас зла. – Он снова занялся своими бумагами, показывая, что разговор закончен… как будто мои претензии и обиды, если таковые были, не имели ни малейшего значения.

Так что я вышел и отправился к мистеру Истмену. Похоже, больше делать было нечего.

В центре связи сидела Мэй-Лин, она была занята передачей какого-то шифрованного текста. Мэй-Лин мельком глянула на меня, и я заметил, какой усталой она выглядит. Мистер Истмен сказал:

– Привет, Том. Рад, что ты здесь, тебя очень не хватало. Ты можешь вызвать свою напарницу?