Астронавт Джонс. Время для звезд

– Ну, понимаешь, ты ведь должен был заступить на вахту полчаса тому назад. Мы хотим устроить так, чтобы ты со всеми удобствами стоял свои вахты здесь. Капитан сердится, что я сам не догадался так сделать. – Он принялся снимать панель диктофона.

Я лишился дара речи. А затем вспомнил кое-что, рассказанное мне дядей Стивом.

– Подожди-ка секунду.

– Что?

– Нет, продолжай, соединяй это хозяйство как хочешь, вот только никаких вахт я стоять не буду.

Он распрямился, на его лице появилась крайняя озабоченность.

– Не говори так, Том, у тебя сейчас достаточно проблем, зачем тебе лишние? Давай так: ты этого не говорил, я не слышал. Заметано?

Мистер Истман был вполне приличным парнем, он единственный из радистов ни разу не называл нас «психами». Наверное, он и вправду обо мне беспокоился. Но я сказал:

– Я не понимаю, что тут может стать хуже. Передай капитану, что он может эти свои вахты… – Я замолк. Дядя Стив такого бы не сказал. – Извини. Скажи ему вот что: «Связист Бартлетт просит передать, что при всем его уважении к капитану он, к глубокому сожалению, не может исполнять свои служебные обязанности, находясь под арестом». Понял?

– Послушай, Том, это неправильный подход. Разумеется, что с точки зрения служебных инструкций в том, что ты тут наговорил, есть какой-то смысл. Но у нас не хватает рук, все должны браться за дело и помогать. Ты не можешь цепляться за букву закона и стоять в стороне, это будет несправедливо по отношению к остальным.

– Не могу? – Я тяжело дышал, возбужденный появившейся у меня возможностью дать сдачи. – А капитан может? Нет! Он не может есть из двух тарелок сразу. Арестованный не стоит вахты. Так было и будет всегда. И передай ему все, что я сказал.

Истмен, не говоря ни слова, быстро и профессионально закончил свою работу.

– Так ты совершенно уверен, что хочешь, чтобы я ему все это передал?

– Совершенно.

– Как хочешь. Эта штука, – добавил он, указав на диктофон, – теперь подключена, так что можешь связаться со мной, если вдруг передумаешь. Пока.

– Еще кое-что…

– Да?

– Может, капитан не подумал о таких мелочах, у него же и ванная в каюте, и все такое, но я сижу здесь уже несколько часов. Кто проводит меня по коридору и когда? Даже заключенный имеет право, чтобы его время от времени выводили в туалет.

– Ох! Наверное, тут и я могу. Пошли.

Это была кульминационная точка памятного утра. Я ожидал, что через пять минут после ухода Истмана ко мне ворвется, дыша огнем и плюясь раскаленными углями, капитан Уркхардт. Поэтому мысленно отрепетировал пару речей, тщательно сформулированных таким образом, чтобы оставаться в рамках закона и элементарной вежливости. Я знал, что загнал его в угол.

Но все было тихо. Капитан не явился, и вообще никто ко мне не приходил. Время приближалось к полудню. Команды приготовиться к старту все не было и не было. За пять минут я лег на койку и начал ждать.

Это были очень длинные пять минут.

Примерно в четверть первого я решил, что хватит ждать и слез с койки. Про ланч тоже не было ни слуху ни духу. В половине первого я услышал гонг, но про меня словно забыли. В конце концов я решил, что, ладно, разок не поем и только потом начну возмущаться; не хотелось давать капитану возможность перевести разговор на то, что я самовольно покинул каюту. Подумал было связаться с дядей Альфом и пожаловаться на перебои с поставками пайков, но потом решил, что чем дольше я прожду, тем больше будет вина капитана.

Примерно час спустя после того, как остальные покончили с ланчем, появился мистер Кришнамурти с подносом в руках. То обстоятельство, что еду принес он сам, а не кто-нибудь с кухни, показало мне, что я – очень важный заключенный, тем более что Крис очень старался не говорить со мной и даже вроде подходить близко боялся. Он просто просунул поднос в каюту и сказал:

– Когда кончишь, выставишь это в коридор.

– Спасибо, Крис.

Но в еде была спрятана записка: «Молодчина! Только не сдавайся, и мы подрежем ему крылышки. Все ребята за тебя». Подписи не было, а почерк я не узнал. Во всяком случае писал не Кришнамурти, я помнил его почерк с того времени, как занимался диверсионной деятельностью на их плантации. И не Трэверс, и, уж во всяком случае, не Гарри.

В конце концов мне надоело угадывать, кто писал эту записку, тогда я порвал ее на клочки и разжевал, словно какой-нибудь граф Монте-Кристо или Железная Маска. Правда, на романтического героя я все-таки не тяну, потому что глотать записку я не стал, просто разжевал и выплюнул. Но я тщательно убедился, что записка уничтожена, мне не хотелось, чтобы кто-то узнал о ней, – да и самому не хотелось знать, кто ее послал.

И знаете почему? Записка не ободрила меня, она меня обеспокоила. О, конечно же, в первый момент она меня взбодрила, я прямо вырос в собственных глазах. Такой защитник угнетенных!

А потом я понял, что значит такая записка…

Мятеж.

В космосе это самое страшное слово. Любая катастрофа лучше, чем это.