At war with ourselves (ЛП)

Он заметил движение в ту же секунду, как она его совершила. Она опустила руку к карману, судорожно сжала губы, посмотрела в землю широко раскрытыми глазами. Это был идеальный момент для атаки. Драко наблюдал, как он проходил, слишком занятый тем, что только что произошло.

Она что-то пробормотала себе под нос, а потом вдруг улыбнулась как идиотка. Улыбка озарила ее испачканное грязью лицо лишь на мгновение, а потом исчезла, и Гермиона снова посмотрела на Драко.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы сформулировать слова, и, глядя на выражение ее лица, он почти испугался, что она собирается признаться ему в любви.

— Прости меня, Драко.

— Тебе точно пора бы перестать все драматизировать. Чертовски скучно здесь стоять…

Она вдруг что-то прошипела, и к нему двинулась струя света — момент настал. Малфой даже не успел среагировать, проклиная себя в последние секунды за то, что опустил защиту. Он напрягся и посмотрел, как зеленый луч пронесся над его плечом. Он усмехнулся.

— Промахнулась, любовь моя. Авада… — его лицо исказилось от ярости, а глаза превратились в лед.

Без сомнения, он произнес бы заклятие, и они оба это знали. Но что-то врезалось ему в спину, и он споткнулся, чуть не падая лицом в землю, когда последнее слово застряло где-то в горле.

— Какого черта ты делаешь? — прокричал он и быстро повернулся к мужчине — или женщине, — упавшем лицом в грязь.

— Это наше сражение.

— Нет. Нет, Гермиона, — его голос звучал раздраженно, когда он снова нацелил на нее палочку. — Оно всегда было твоим. Всегда.

— Моим? Малфой, люди вроде тебя сделали его моим. В начале оно было твоим, еще до того, как я узнала о значении слова грязнокровка. И оно будет твоим сейчас, в самом конце всего.

— Я говорю не о долбаной войне, Гермиона! Я говорю об этом! Я говорю о бое, который ты затеяла, когда назвала мое имя и нацелила свою гребаную палочку! А знаешь, нахер все! Давай я разберусь со своими последствиями, а ты — со своими. Вот так! Если мы больше не трахаемся, это не значит, что мы должны убивать друг друга! — пока он кричал, на его шее натянулись сухожилия, а на лбу вздулась вена.

— Ты для меня — воплощение этой войны, — выплюнула она. — Если бы мне пришлось столкнуться лицом к лицу с расизмом, у него было бы твое лицо.

— Тогда почему, во имя Мерлина, ты меня трахала? Ты вообще…

— Я не знаю! — она закричала так громко, что он понял — скоро сюда кто-нибудь явится.

Ее голос дрогнул на конце фразы, как будто был недостаточно силен, чтобы сдержать весь гнев и ненависть. Она глубоко вздохнула; ее лицо было раскрасневшимся, пелена слез покрыла грязные, грязные глаза.

И Драко не мог отделаться от мысли, что Гермиона Грейнджер немного не в себе.

— Я не хочу убивать тебя, Драко, но я должна.

— Тебе ни хрена не нужно делать.

— Это всего лишь замкнутый круг, и все восходит к началу. Но это должно где-то закончиться, Драко, разве не так ты сказал? Разве…

— Не бросай мои слова мне же в лицо! — Она покачала головой и икнула, но так и не отвела от него глаз. — Не смей, мать твою, смеяться. Ты. Драная. Сука.

— Гарри достался Волдеморт. Невиллу — Беллатриса. Рону — твой отец. А мне, Драко… мне достался ты. И… все это просто должно прекратиться.

Получил Волдеморта? Гарри получил Волдеморта?

Она уставилась на него, и он ответил ей тем же. Он никогда не станет притворяться, словно понимает ее рассуждения или работу ее мозга. Все было так, как было, и он не мог представить, что изменит ее мнение или вложит в него хоть какой-то смысл.

При ее следующих словах Драко почувствовал, как его тело дернулось к ней, а затем назад, и он знал — она не отвернется от этого.

— Ты же знаешь, я всегда ощущала вину. А ты… ты — никогда, Драко.

***

— Помнишь Забини?

Гермиона потерлась щекой о его грудь, лениво провела указательным пальцем по шраму возле пупка. Она тихонько замурлыкала и кивнула головой, скользнула рукой по животу, прежде чем потянуться и нежно царапнуть ногтями его кожу. Посмотрела на утренний свет, льющийся из окна спальни, на мгновение закрыв глаза, пока его пальцы играли с ее кудрями.

— Все говорят, что он жертвует на благотворительность, навещает больных и раненых, и все потому, что хочет заработать себе имя, если победит светлая сторона.

— Да.

— Но это ложь. Вина — это колодец человеческой души…

— Мне казалось, ты говорил это про эгоизм? — спросила она, подняв голову в попытке посмотреть на него, но увидела лишь шею.

Она на мгновение прижалась к Драко носом, когда он обхватил лежащую на его груди ее ладонь, и она перестала вырисовывать узоры пальцами.

— Нет, не душа, — прошептал он, проводя по ее руке и прижимая к своему сердцу, которое билось медленно и успокаивающе. — Эгоизм живет в самом сердце. Но чувство вины — в душе. Говорят, что душа хранит все то плохое, что ты сделал в своей жизни. Подобно сосуду, в котором копятся все доказательства для суда над тобой. Предположительно. Так не имеет ли смысла идея о том, что в основе нашей души лежат не худшие из поступков, а вина, которую мы чувствуем за них. Разве не так проклятый человек получает искупление?

— Не знаю, Драко.