Атака мертвецов

Ну вот, опять оседлал своего любимого конька. В этом убеждении он был настолько уверен, что всегда воспринимал в штыки любые контраргументы, кто бы их ни приводил. Другое дело, что свои сомнения осмеливался высказывать ему лишь Будберг.

– К такому решению я пришел в результате длительного и тщательного изучения мною способов ведения Восточно-Прусской операции еще во время службы в Виленском военном округе, – продолжал Сиверс, плавно переходя на поучительный тон. – Его до сих пор не смогли поколебать ни наши неуспехи, стоившие нам разгрома двух армий, ни ваши, барон, соображения, основанные на военной игре Германского большого Генерального штаба…[79]

Дальше беседа перешла в совершенно скучное назидательное русло и завершилась ничем. Да, переубедить генерала Сиверса оказалось абсолютно невозможно. Похоже, что его служебный опыт или особые свойства осторожного, недоверчивого и самолюбивого характера окончательно выработали в командующем склонность относиться с каким-то специфическим предубеждением к лицам, занимающим при нем должность начальника штаба. Это в немалой степени было заметно и в его деловых отношениях с генералом Одишелидзе, как вскоре понял Будберг, ранее вовсе не обращавший внимания на подобные мелочи. Теперь и на собственной шкуре испытал, как многое из того, что прежде проходило довольно просто и гладко, стало вдруг встречать совершенно другой, холодный прием и другую, совсем не благоприятную оценку. Внешне все оставалось по-прежнему. Обычные доклады проходили без сучка и задоринки, встречая полное одобрение. Но терзало чувство, что в прежних отношениях что-то надорвалось и возврата к старому не будет, поскольку оба генерала принадлежали к числу людей трудно гнущихся.

Все потуги Будберга изменить расположение армии оказались тщетными. Мало того, на левый фланг, к Иоганнисбургу, командующий тоже выдвинул второочередную 57-ю дивизию, приданную 3-му Сибирскому корпусу. Возможно, в Летценской операции ей и не место, но не фланг же прикрывать ею. Стояла бы себе в резерве. Да вот беда, резервов-то и нет…

Глава 15. Снарядный голод и не только

В день именин императора в Казанском соборе совершался торжественный молебен. Великолепная церемония, поражающая неторопливой велеречивостью священника и блестящими нарядами, так гармонирующими с пышным убранством храма. Придворные сановники, министры, высшие должностные лица, дипломаты – все в парадных мундирах. Публики столько, что просторный зал между рядами огромных сдвоенных колонн вдруг сжался, став неимоверно тесным.

Морису Палеологу было жарко. То ли заболел, упаси бог, то ли действительно горящие повсюду свечи и множество человеческих тел настолько нагрели воздух в помещении, что приходилось время от времени доставать платок и вытирать им капельки пота на лбу и совершенно голом темени.

Слава Иисусу, служба заканчивалась, и посол начал медленно протискиваться к выходу, желая как можно скорее оказаться на свежем воздухе. Но вдруг его взгляд, ищущий проход в празднично наряженной толпе, наткнулся на знакомое лицо с большущими седыми бакенбардами, закрывшими воротник их обладателя наподобие широких петлиц. Господин Горемыкин[80] собственной персоной. Дряхлый, полуживой старик, получивший должность председателя Совета министров в угоду императрице, благодаря симпатиям Распутина и дворцовых интриг министра земледелия Кривошеина. У последнего не хватило мужества самому занять столь ответственный пост в тяжкие для империи времена, несмотря на предложение, поступившее от Государя.

Сразу позабыв о жаре, Морис добрался до Горемыкина и, коротко поприветствовав, немедленно увлек его за ближайшую колонну. Рядом, словно по волшебству, возникли Бьюкенен и Сазонов. Полагали, как видно, что посол Франции не будет заниматься праздной болтовней с председателем Совета министров, а затронет важные политические вопросы. Надо сказать, они не ошиблись. Не делая особой тайны из цели своего разговора, Палеолог произнес:

– Давно хочу обратить внимание вашего превосходительства на крайнюю недостаточность военной помощи, которую Россия вносит в наше общее дело.

Все поняли, что речь идет о преступной нерасторопности генерала Сухомлинова.

Двумя днями ранее Великий Князь Николай известил Палеолога о том, что вынужден приостановить свои операции на фронте. Его войска понесли чрезмерные потери, но более значительным оказался тот факт, что артиллерия израсходовала все запасы снарядов.

Морис немедленно направился тогда к Сазонову, довольно резко заявив тому:

– Генерал Сухомлинов двадцать раз уверял меня, что приняты все меры к тому, чтобы русская артиллерия всегда была обильно снабжена снарядами… Я настойчиво указывал ему на громадный расход, который стал нормальным оброком сражений. Он уверял, что сделал все возможное с целью удовлетворить всем потребностям и случайностям. Я даже получил от него письменные заверения… Прошу вас доложить об этом императору от моего имени.

– Я не премину передать Его Величеству то, что вы мне сказали, – пообещал Сазонов.