Каждый раз серая цепочка в затянутых тканью фельд– грау шишаках останавливалась всё ближе к ограде и наконец бросилась в штыковую; хруст, мат и скрежет накрыли окраину тихого германского городка. Я подоспел с резервным взводом в последний момент, быстро опустошил наган и намахался шашкой; получил прикладом в позвоночник и долго отлёживался, пока над головой вопили, убивая друг друга.
Прошло два часа или три; подсумки опустели. Я сидел на мокрой земле, опершись спиной на каменную стенку, и, ругаясь, занимался необычайно нудным делом: по одной выталкивал стреляные гильзы из барабана. Зарядил последние пять патронов, оставив два гнезда пустыми. И тут началось: эти пришли из тыла, со стороны городка – то есть моя рота билась в полном окружении. Это открытие не обрадовало меня; бой развалился на отдельные очаги, и я командовал только теми, кто был рядом.
Нас набилось полтора десятка в конюшне; здесь было прохладно, восхитительно пахло конским навозом и сеном. Раненые расползлись по денникам, их перевязывал невесть откуда прибившийся санитар, умоляя:
– От так от, потерпи, родной.
Родные не слушали – стонали и плакали в бреду.
Санитар перевязал и меня – оказывается, гренадер успел царапнуть мне плечо штыком.
Я смотрел в крохотное, с почтовую открытку, окошко под потолком; небо вдруг стало не серым, а голубым – но это была не среднерусская синева, а холодный лёд тевтонских глаз; у ворот я уложил пяток лучших стрелков, строго наказав стрелять наверняка. Но пруссаки и не думали переть напролом: они просто подожгли конюшню. Ты не представляешь, друг, как много всего может гореть в каменной конюшне!
Без всякой команды мы сползлись у ворот – здесь хотя бы можно было дышать. В сплошном дыму мутным багрянцем светились пятна огня; оттуда доносились вопли сгорающих заживо тяжелораненых.
Я оглядел своё красноглазое, кашляющее, окровавленное воинство и сказал:
– Мы – не кровяная колбаса, чтобы германец нас живьём жарил. Пойдём и умрём, братцы. С богом.
Снаружи трещали залпы, грохотали разрывы – наш похоронный марш, чудесная музыка вместо пения валькирий.
Мы бросились, готовые разить и умирать, но пруссаки уже бежали – дивизия вернулась, чтобы отбить этот паршивый городок с кашляющим названием.
По улочке шагали наши стрелки – с полными подсумками, с румяными лицами. Прекрасные, как ангелы.
Я бессильно опустился на землю и подумал, что война начинается неплохо.
Я поспешил.
Мы не успели договорить: кондуктор зашёл в буфет и прокричал отправление моего поезда. Но я и так знал, чем закончилось наступление в Восточной Пруссии: в спешке переброшенные из Франции два германских корпуса и кавалерийская дивизия; наши восемьдесят тысяч убитых, раненых, пленных. И застрелившийся в лесу под Виленбергом генерал Самсонов.
Зато Париж – французский; союзники до сих пор восхищаются «чудом на Марне». Это чудо сотворили не гений генерала Жоффра и не парижские таксисты, а безымянные рязанские парни и рыжий подпоручик Сашка Ярилов. Но кому до этого дело?
Хромой ротмистр оказался моим соседом по купе; разговор сам собой зашёл о войне, но не о выматывающих маршах и кислом сидении в траншеях по колено в болотной воде; нет лучших знатоков стратегии, чем окопники, и мы говорили о мировой политике.
– Я легко могу предсказать исход войны, и для этого не нужно умение девицы Ленорман, – горячился ротмистр.
– Дайте угадаю. Вы теперь – матёрый спиритуалист?
– Отнюдь, – расхохотался попутчик, – совсем иной принцип, обойдёмся без столоверчения. Смотрите, Николай: если британцы участвуют в войне на нашей стороне – победим наверняка, вспомните хотя бы финал Бонапарта. А если наоборот – то позор Крыма или Цусимы. Можно вспомнить и турецкую кампанию семьдесят восьмого года: стоило британцам погрозить пальчиком – и вся наша победа исчезла, как рассветный туман, или как там пишут в стишках обожаемые вами акмеисты. Ни проливов, ни Константинополя, а братушки-болгары гадят нам при первой возможности. Как говорил мой эскадронный вахмистр, «не накормишь – не насрут». Вот увидите: болгары ещё влезут в эту войну, но вовсе не на нашей стороне.
– То есть вы хотите сказать, что главная цель англичан теперь – спасти Россию?
– По крайней мере, они честно попытались пробиться через Дарданеллы, чтобы облегчить нам снабжение. Потери на Галлиполи колоссальны, перспективы туманны – и всё же их Черчилль поступил, как полагается верному союзнику.
– Это так, но не могу согласиться с утверждением о бескорыстности британцев, – сказал я, – островитяне не имеют постоянных союзников, а лишь постоянные интересы. И эта война на их совести: испугались конкуренции германцев в борьбе за вселенский престол, вот и результат. Теперь весь мир в кровавой каше, а выгоду получит Лондон. Я считаю, что нет большей глупости, чем замена союза с Германией на Антанту. Пруссаки всегда нам помогали и поддерживали, вспомните хотя бы японскую войну.