Атака мертвецов

Света я не зажигал. На ощупь вынул солидные тома Брокгауза. Достал увесистую коробку, поставил на стол. Долго возился гвоздиком; наконец замок поддался. В свете уличного фонаря блеснула грозная сталь. Потрогал латунную табличку на рукояти: сейчас было не разглядеть, но я и так наизусть знал слова: «Лучшему стрелку Каспийской флотилии инженер-поручику И. А. Ярилову. Май 1886».

Револьвер системы Галана был сложной и капризной машиной, зато убойной, оснащённой пулями калибром в полдюйма. Я дёрнул раму вниз – барабан отъехал вперёд. Потрогал донца патронов: все шесть на месте. Приладил тяжёлый револьвер под шинелью и принялся натягивать калоши.

* * *

Город набит войсками; на поддержку лейб-гвардейских полков спешно были вызваны части из Ревеля, Петергофа и Пскова. Пылали костры; у всех мостов составлены в козлы винтовки; топтали и пачкали навозом снег кони казацкие, уланские, конногвардейские…

Я прошёл к зданию на Четвёртой линии, где накануне отбивался от рабочих и Ольга стреляла в воздух из дамского «бульдога»: там толпились празднично одетые пролетарии с жёнами и даже детьми. Поначалу чувствовал себя робко: боялся, что меня узнают давешние соперники и начнут выспрашивать о цели прихода; а то, не дай бог, признают за полицейского провокатора, прогонят или даже побьют; но всё обошлось. Здесь были прилично одетые господа – они что-то разъясняли фабричным; мелькали в толпе студенческие тужурки и чёрные шинели слушателей Горного института, так что я был не один из «чистой публики».

Я протискивался, заходил во двор, искал – но не находил Ольгу. Тем временем атмосфера накалялась: заговорили о том, что на Шлиссельбургском тракте атаманцы порубили шашками делегацию; что у Нарвских ворот стреляли в мирно шествующих с царскими портретами и то ли убили, то ли сильно ранили самого Григория Гапона; последнее известие было встречено с горячим возмущением.

– Братцы, да что же это делается!

– Народ православный! Идёмте же на Дворцовую, поведаем царю-батюшке о произволе слуг его.

Все разом всколыхнулись, тронулись; активисты проникли в небольшую церквушку неподалёку, содрали со стен иконы, вынесли хоругви и поместили их во главе клубящейся колонны. Растрёпанный поп выскочил на крыльцо:

– Что же вы творите, ироды? Церковь грабить?

– Не ругайся, батюшка, а лучше благослови.

Поп перекрестил толпу, пробормотал слова молитвы; рабочие рвали шапки, кланялись; священник тоже кланялся, холодный ветер трепал седые его волосы и бил в покрасневшие глаза.

Затянули «Отче наш» нестройным хором и тронулись; мальчишки свистели, лаяли собаки; одинокий городовой высунулся из подворотни и тут же исчез.

Меня вдруг охватило странное возбуждение: умом я понимал, что нахожусь среди совершенно чужих, непонятных мне людей, а сердце радовалось и ощущало некую дикую, природную силу окружающей толпы, и я совершенно искренне подпевал:

Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!

На меня покосился шедший рядом молодой человек в фуражке Политехнического института и буркнул:

– Ну, сизарь, не надрывайся. Царя он славит, позор.

Я осёкся. Студент был похож на врубелевского Демона: черноглазый, плечистый, с длинными волнистыми волосами и горбатым носом. Я невпопад подумал, что такой типаж должен нравиться женщинам – и разозлился на себя за неуместные мысли. Неожиданно спросил:

– Вы не знаете, где Ольга Корф? Не могу найти её с утра.

Брюнет вздрогнул и сказал:

– Тебе зачем? Какая ещё Ольга? Не слышал про такую.

Отстранился и исчез в толпе; я озадаченно посмотрел вслед. Не знаю, каким шестым чувством я угадал, но политехник явно был одним из «товарищей» Ольги – тех, кого она защищала с таким жаром.

Гнев, ревность, беспокойство одновременно ударили мне в голову: я выбрался на тротуар и остановился, опираясь на трость и пережидая приступ.

Мимо шли и шли люди: их было, пожалуй, не меньше пяти тысяч. Я выдохнул и двинулся следом.

У Академии художеств шествие остановилось, упершись в заставу.

Это была сотня лейб-гвардии Казачьего полка; всадники сидели в сёдлах нарочито расслабленно, даже небрежно; нарядно сияли красные воротники и жёлтые эполеты, красно-жёлтые чепраки – словно нездешние цветы на сером петербургском фоне.

– Ну? – крикнул есаул на танцующем гнедом жеребце. – Бунтовать? Живо по домам, а не то плетьми накормлю.

Толпа вздохнула и качнулась вперёд – будто огромный медведь, прущий на собачью свору. Есаул выкрикнул команду: казаки рванули коней, врезались, хлеща нагайками; люди закричали, завыли, прикрывая головы, но неумолимо двигались вперёд – и вот уже станичники потерялись, возвышаясь над людским морем отдельными глыбами…