Атаман

Вдруг замолчали разом все казаки. Петр Никитович поднял голову. Мимо проходил Витька Беспалый, высокий, тощий, несуразный, как всегда, пьян, а за ним, ковыряя пальцем в носу, спешил младший пацан его — мальчишка лет шести. Витька пил, сколько его помнили. И отец его, приехавший из России лет тридцать назад, был такой же, из-за чего в казачье сословие его так и не приняли, хотя и просился. Настругав пятерых непутевых деток, через несколько лет после приезда сгорел в бреду белой горячки. По казачьему обычаю похоронили старшего Беспалого за оградой общего кладбища, в могиле без креста. Из всех выжил только старший сын Витька. Сейчас он жил с какой-то неместной приблудкой без Божьего благословенья. Росли у них двое всегда голодных мальчишек. Старшему, мрачному и необщительному подростку, доверяли пасти общественный табун, с чем он не очень хорошо справлялся — это он не уследил за дончаком Жука, уснув в тенечке. Конечно, выпороли его за то, но коня-то не стало.

Казаки недобрыми взглядами проводили Витьку, который так и не поднял глаз от земли. Только пацан его бестолково пялился на молчавших казаков, не вытаскивая из носа пальца и открыв рот, пока не скрылись за углом.

К Никише и Петру немного бочком — последствия тяжелого ранения в бедро в последнюю крымскую — подошел, извиняющее улыбаясь, старый казак, начальник штаба сотни дед Макоша Осанов. Он проводил взглядом сутулую спину Витьки и повернулся к казакам.

— Ты, Петр, чего молчаливый такой? За сына переживаешь?

Петр пригладил жесткий непослушный чуб и, не зная, что ответить на нескромный вопрос, сделал паузу. Не решившись обидеть старика молчанием, все-таки сказал неохотно:

— Конечно, переживаю, единственный же.

— Да если и не единственный, думаешь, легче? — тут же подхватил Никиша. — У меня их трое, а сердце за Георгия каждый день болит.

Дед Макоша осуждающе глянул на Никишу, и тот тут же смешался и покраснел. Покряхтев, дед продолжил.

— Вы Жуки из заговоренных, вам Казачий Спас родной. Ты вон сколько под пулями геройствовал, двух Егориев заслужил и не одного ранения, а у меня, что ни кампания, то пуля аль осколок. У нас в станице таких, как ты, больше нет, да уже и не будет, наверное. Это ведь не просто так, тут талант казачий нужен. У моего деда Терентия был такой, у отца твоего был, у тебя есть, и Василия, по всему видно, тоже не обошел, а у меня вот нет. Ну, да ладно, ничего, — старик потер болящее бедро, — живу же себе, хоть и хожу не туда, куда вижу. — Он улыбнулся, заулыбались и казаки, заоглядывались, расправляя рубахи под ремнями на поясах.

Заметив оживление, от толпы казаков отделился и решительно направился к ним невысокий, как подросток худой, но героического вида, станичный Атаман Григорий Желтоухий. Остановился перед Петром. Глянул вопросительно на старика, получив разрешительный кивок, обратился к нему неожиданно густым — самый раз командовать — басом.

— Что делать собираешься, Петро, как жить дальше?

Петр вздохнул — натянул рубаху на широкой груди:

— Пойду до Харина, ему люди нужны. Говорят, он отводную канаву собирается строить.

— Правильно решил, — одобрил атаман, — если хочешь, только скажи — я за тебя Антипу словечко замолвлю.

— Спасибо на добром слове, Григорий, — Петр Никитович покачал головой, — схожу сначала сам, а там уж как Бог даст.

— Когда пойдешь?

— Завтра же.

— Ну, смотри, еж ли что, на нашу помощь всегда можешь рассчитывать, мы таких славных казаков в беде не бросаем.

— Благодарю, — у Петра дрогнул голос.

Атаман повернулся к Никише:

— Ну, а у тебя что? Сын пишет?

— Пишет, как же, — оживился Овчаренко, — рассказывает, что загонял их там наш Ботвиньев.

— Загонял!? — атаман довольно хохотнул, — десятник наш молодец, вернется сын со службы настоящим казаком. — Он пригнулся поближе к Никише и словно по секрету, но так, что все слышали, проговорил, — Ботвиньев мне твоего казака намедни в письме нахваливал: добрый рубака получается. — И рассмеялся, переходя к другой группе казаков. Рассмеялся и смущенный Никиша.

— Ну вот, а ты переживал, — хлопнул его по плечу Петр.

— Я на тебя посмотрю, — отозвался Никиша и широко заулыбался.

Долго ещё не расходились казаки. Вспоминали былые сражения, слушали рассказы стариков, хохотали так, что привыкшие к стрельбе кони у привязи вздрагивали и поводили ушами: «Что это, уж не стреляют ли?»

До самого вечера досидели. Пока не начало смеркаться и не захрустел опять под ногами ледок на растаявших было лужах. Петр Никитович в этот вечер вернулся домой успокоенным и уверенным, что у сына все будет хорошо.

Шел 1913 год.

Засада

— Первый пошел, — шепотом сообщил Василий Иванович Куров, рукой отодвигая ветку сирени, в зарослях которой они с Виктором Викторовичем Калашниковым просидели добрых часа полтора. Засели, когда еще только начинало темнеть. А теперь медленно, но неотвратимо накатывала осенняя ночь. Тут еще эти комары. Вроде осень, а этой заразы меньше не становится. Казаки мужественно отмахивались, но о том, чтобы бросить пост и уйти, никто из них даже не думал.