Через три часа этой отчаянной бойня адъютант доложил, что подходит прусский корпус Лестока.
— Ну, наконец-то! Матвей Иванович, усильте пруссаков конницей. Передать Лестоку… А впрочем, я сам направлю его, — и Беннигсен со свитой поскакал к приближавшимся союзникам.
Прусский корпус, усиленный казачьим полком, развернулся, как на параде, центр его состоял из прусского гренадерского батальона и специально приданного русского Выборгского полка. Во второй линии шла ухоженная прусская кавалерия.
Пруссаки, русские, казаки одним дружным натиском смяли французский фланг. Боевая линия была восстановлена.
— Наступать, Ваше Превосходительство! Надобно развить успех, они не устоят, — просили Беннигсена воспрянувшие духом генералы.
— С чем? Мы израсходовали резервы.
Короткий зимний день иссякал. Поле битвы опоясалось заревом горевших деревень, кое-где в тылу заблестели желтым теплым светом разложенные костры. Бой затихал сам по себе. Справа на короткое время вспыхнула перестрелка. Все встрепенулись, перепугались, но и там все стихло — опоздавший к сражению корпус маршала Нея не стал ввязываться в затухающее побоище.
— А вот теперь, Матвей Иванович, ваше время, — сказал Беннигсен. — Ваши казаки — единственная команда, не расстроенная сражением. Вы останетесь на поле боя и прикроете отход армии к Кенигсбергу.
— Может быть, надо подождать, Ваше Превосходительство? — предложил Дохтуров. — А вдруг Бонапарт сам отступит? У него потеря не меньше нашего.
— Мы не можем строить свои планы, исходя из действий господина Бонапарта, — ответил командующий. — Мы отойдем к Кенигсбергу, прикроем эту столицу нашего союзника, прусского короля, и будем на готовой позиции ждать неприятеля. При неповоротливости и дурном устройстве нашей армии нам присущи оборонительные действия, но никак не наступательные.
— Но Суворов…
— Я не имел чести служить с Суворовым, — сухо ответил Беннигсен. — Распорядитесь об отводе войск на Мюльгаузен.
Французы не преследовали. Два дня простояли они в Прейсиш-Эйлау, и лишь тогда их легкая кавалерия робко тронулась вслед за ополовиненной, но не побежденной русской армией.
Платов и Багратион прикрывали отход своих в арьергарде. Они остановились в Людвигсвальде, дальше были Кенигсберг и море.
С Дону подошли, наконец, набранные полки, теперь под рукой Платова их собралось более десяти, да еще на Нареве, в отдельном корпусе, были. 1 февраля русские решили прощупать оторвавшийся от главных сил французский авангард. Платов с полком Андриянова и граф Ламберт с регулярной кавалерией налетели на изнуренную переходами и бескормицей французскую конницу, опрокинули и нагнали, в прямом смысле, на скользкое, — отбросили на покрытое льдом озеро. Повалились французы рядами вместе с отощавшими лошадьми. Так и забрали два эскадрона лежащими. Эскадроны, правда, были небольшие, сабель по шестьдесят.
Тем временем донесли лазутчики, что Бонапарт уходит от Эйлау за реку Пассаргу, на зимние квартиры. Наступать у русских все еще не хватало сил. Армия отъедалась вокруг богатого Кенигсберга. Послали по следу Платова с казаками, батальоном гусар и батальоном егерей. С того времени и начал он, Матвей Иванович, как писали о том современники, «свою европейскую репутацию».
Французы, настигнутые на походе, отступали поспешно, из-за оттепели и бездорожья бросали обозы и лазареты.
8 февраля прошли казаки заваленное трупами поле под Прейсиш-Эйлау. После битвы французы приказали местным жителям схоронить трупы, на худой конец сбросить в незамерзшее озеро, но дело так и не стронулось. Здесь, у Прейсиш-Эйлау, казаки отбили более тысячи раненых и больных русских пленных. А дальше, у Ламсдорфа, французских раненых и больных сотни четыре и с ними трех лекарей. На следующий день насели на французский арьергард у Дрейвенеца и так, не отставая, неделю гнали его до Гутштадта. Отрезая, спешиваясь, выкуривая врага из неудобных мест, взяли всего сотен шесть пленных да тысячи две побили. Сами потеряли убитыми двух офицеров и пятнадцать казаков, ранеными — побольше.
Наполеон ушел за реки Алле и Пассарга в жалком состоянии. Конницы его Платов не боялся, смело нападал и бил, иногда и в лоб налетал. Полков с Дону подошло много — непуганых, дерзких, командиры привели их неплохие: сам Павло Иловайский, да с ним еще трое других Иловайских, два Сулина, Кутейников, Греков 21-й, Воронин, Белогородцев, Селиванов, Барабанщиков… Обложили Бонапарта, как кабана в камыше, тут бы его и дожать! Платов горячился:
— Не давать ему, собаке, продыху, взять его за роги!