Атаман Войска Донского Платов

Василий Орлов, старший из всех казаков чином, привел под Измаил Степана Кутейникова, Петра Грекова, Федьку Миллера, Красновых отца и сына и Денисовых ребят, Адриана и Логгина.

И Платов Матвей Иванович, походный атаман потемкинской армии, явился под Измаил с братьями Степаном и Петром, племянником Иваном, верным Иваном Родионовым и сыном его Марком, со Степаном Грековым, с Семерниковым, Чернозубовым, Погореловым, Сычевым, Гревцовым. Из Войсковой Канцелярии явился в полк к Степану Платову поручик Данила Власов и сразу же стал отличаться. С Бугским полком пришел Иван Поздеев.

Был под Измаилом Андрей Мартынов с Василием Быхаловым, был Данила Арехов. Этот за пленного трехбунчужного пашу возведен был в капитаны и золотой крест получил, но под Килией снова отличился, трех пленных взял, байрактара убил, но сам получил турецким копьем рану в ягодицу. Казаки смеялись: «Это нарочно, Данила, чтоб ты не скакал».

Ивана Бузина, геройского казака, не было, послали его в Харьковскую губернию из мещан казачий полк формировать, но прибыл его старший сын Панкрат, капитан, зачисленный в пешую полуторатысячную команду. А писучего Черевкова сам Андрей Мартынов отправил из полка «во внутреннее распоряжение Екатеринославского Войска».

Особняком держались запорожцы, называемые теперь «Верными черноморскими казаками», со своими атаманами.

Дрались казаки с турками у Килии. С 6 октября начались шермицели под Измаилом. 10 ноября выдержали настоящее сражение, загнали турок обратно за стены. 24 ноября подошел Гудович, устроил бомбардировку и предложил туркам сдаться. Турки ответили насмешливо: видели, что у русских осадной артиллерии нет. Гудович собрал военный совет, спросил, что делать. Совет решил уходить на зимние квартиры, о чем Гудович и отписал светлейшему в Бендеры. Светлейший Гудовича сместил и отправил на Кубань, где он немало отличился, а под Измаил прислал Суворова.

Суворов вернул уходившие от Измаила войска с полдороги, обещал, что будем штурмовать. Не верили казаки особо, видели по опыту, что орудия слабые, крепость же, не в пример прочим, громадная и гарнизон в ней не слабее осадного корпуса. Но с Суворовым все вроде как с ума посходили. Насыпали вал наподобие измаильского и ров копали — подучить солдат, чтоб при штурме не сробели. Подогнали маркитантов с провизией, подошли еще войска — фанагорийцы, апшеронцы[73], тысяча живописных арнаутов[74] пришла. Казакам приказали пики укоротить. Укоротили, но с сомнением. Пика хороша в конном деле, когда бег лошади неизмеримо усиливает удар. И замахиваться не надо, держи крепче, и всё, — насквозь проникает. А как с ней на стену лезть?..

Суворов же при всех этих делах с разными шуточками да с выкрутасами чуть ли не голый, в одной солдатской куртке, бегал.

Приглядывались казаки, ранее с Суворовым не служившие, прислушивались, расспрашивали и решили: «Придуряется дедок. Перед нами чудит, а к Румянцеву в Яссы по полной форме являлся и без шалостей».

Кое-кто и побаивался: «Опять на зиму глядя осада; как под Очаковом помирали, так и тут помирать будем». Но больше народу верило в штурм и победу. Тем более, что из Бендер приехали к Суворову иностранцы: герцог Фронзак, принц де Линь, граф Ланжерон, граф Роже-Дюма. Если уж эти не побоялись, за чинами и наградами приехали, то можно не беспокоиться.

Де Рибас, воспламенясь, хитро планировал сам крепость захватить в присутствии Суворова, но без его поддержки, надеялся на десант с Дуная. Кутузов же рибасовские плутни раскусил и Суворова предостерег. Ну, как тут не поверить в победу?

Через неделю после своего приезда Суворов собрал военный совет. В суворовской палатке собрались генерал-поручики, генерал-майоры и бригадиры, с Суворовым четырнадцать человек. Главные — потемкинские родственники, двоюродный брат Павел Сергеевич и племянник, генерал-лейтенант Самойлов. Важный Кутузов прикрывал в углу единственный глаз, вроде уже все решено и его не касается. Флотоводец де Рибас сидел как на иголках. Казаки, Орлов и Платов, присели рядышком; третий — Безбородко, петербургский казак из запорожцев, старше их чином, угнездился возле потемкинских родственников.

По уставу, на военном совете командующий должен беспристрастно сказать, в каком положении войска и что решать предстоит, а потом самый младший встанет и предлагать будет, за ним — следующий по старшинству, чтоб не давили ни на кого ни авторитет, ни воля начальника.

Суворов, не кривляясь, навис над собранными на совет виновниками, говорил не об армии, не о достоинствах крепости, а о том, как вся эта резня в забытом Богом захолустье на всей Европе отзовется и что никто после взятия Измаила русским противостоять не посмеет. Закончил, вопреки уставу:

— Я решил овладеть этой крепостью, либо погибнуть под ее стенами.

Некоторые генералы переглянулись. Ну, раз ты уже решил, то чего ж ты нас собрал?

На столике посреди палатки одиноко белел лист бумаги.

— Пишите, — указал на него Суворов. — Пусть каждый подаст голос свой, не сносясь ни с кем, кроме Бога и совести, — и вышел.