И я нехотя поплёлся к вывеске «CAFE PANIS», что находилось на углу улочки Лагранж и набережной, как раз напротив Нотр-Дам. Пучки оранжевых шариков гирлянд и искусственные еловые ветви украшали двери и большие панорамные окна кафе, а изнутри манило ароматом свежей выпечки и тёплым светом. В просторном зале было людно, но несколько свободных столиков у окна, из которого не открывался вид на собор, всё же пустовали. Несмотря на довольно нелестные отзывы японских путешественников, тут персонал невероятно приветлив и услужлив. Заказав горячий чай и порцию лукового супа (по настоятельной рекомендации официанта), я решил продумать ход своих дальнейших действий более основательно. Мне не нравится жизнь, подчинённая инертному импульсу, что последнее время заставлял хаотично метаться во мраке неопределённости. А вот хаос, создаваемый сломанными планами, на удивление отличался организованностью.
Поражаюсь, как только я полетел в Канаду, не убедившись наверняка в том, что Эли в Монреале. С другой стороны, и в Париже я оказался, не вооружившись достаточно убедительным доказательствами.
«Bon Appétit!» — сказал официант, расставив на маленьком круглом столике принесённый заказ. Но поужинать так толком не удалось. Словно дождавшись пика моей депрессии, телефон начал разрываться праздничными звонками. Звонил брат, затем мама, потом отец, ещё несколько коллег по музыкальному цеху. Все они приглашали встретить Рождество с ними. Я отвечал, что эти дни пробуду в Париже. Они завистливо смеялись и просили привезти статуэтку Эйфелевой башни. Суп остыл. Подошёл официант узнать, всё ли в порядке. Я заверил его в том, что не притронулся к еде не потому что она невкусная, а из-за затянувшегося телефонного разговора, по причине которого холодная жидкость не вызывала ни малейшего желания опустить в неё ложку. Так, за счёт заведения, я получил ещё одну тарелку лукового супа и порцию убийственного радушия.
И снова раздался телефонный звонок. На сей раз от Ксавьера. И он опять звонил из студии. Я даже обрадовался. Мне нужно было поговорить ещё хоть с кем-то, кто, так же как и я, был обречён остаться за кулисами праздника. Мне нужно было поговорить с кем-то, кто бы дал трезвую оценку моим действиям.
— Том тут подкинул идейку, — начал он, и я подумал, что речь сейчас пойдёт о работе. Но Ксавьер заговорил об Эли. Кроме Майера о настоящих причинах моего отъезда никто не знал. Очевидно, теперь это больше не так. — Собственно, совсем не обязательно выходить за рамки федерального розыска.
А потом он рассказал, что мысль эта снизошла до Тома, когда он наткнулся на кучу счетов и конвертов, разбросанных по моему столу в кухне. Я уже свыкся с тем, что мой дом давно превратился в место общественное. У Тома, Рене, Тони и Ксавьера имелись свои копии ключей на «всякий случай». Чаще всего «случаем» считался перерыв на обед, если им приходилось сутки напролёт торчать в студии. Однако соглашусь с Ксавьером — идея и впрямь хорошая: узнать парижский адрес Эли, сделав запрос не во Франции, а в Германии, пробив информацию по немецкому адресу её бабки. Единственное, отчего я чувствовал себя унизительно беспомощным, так это то, что в решении данного вопроса обещал помочь муж Инес — Рольф. Будто это и впрямь столь важное задание, выполнить которое под силу лишь армии Германии. Если бы я мог всё переиграть, то, пожалуй, не стал бы никого посвящать в проблемы своей личной жизни. Окажись я на месте Ксавьера или Рольфа, просто-напросто рассмеялся бы, услышав о подобной нелепой просьбе: найти чью-то там девушку. Так стыдно мне не было даже тогда, когда я впервые забыл слова собственной же песни. Тогда, в далёком восемьдесят восьмом, стоя на сцене перед едва сотней зрителей Вольфсбурга, я был готов провалиться под землю. Сейчас же ощущение было в стократ сильнее.
Суп остыл. Теперь мне стало стыдно и перед официантом. Засунув пару купюр под тарелку и поспешно покинув кафе, я и не заметил того, как вместо знакомого маршрута, пошагал вверх по Лагранж и, уже дойдя до Сен-Жермен, понадеялся как-то интуитивно вывернуть к отелю. Впрочем, нашёл я его довольно быстро. Было бы всё так же просто и с Эли…
— Ты где остановился? — спросил Ксавьер.
— Недалеко от Нотр-Дам, — ответил я, стоя у стеклянных дверей отеля. — Какой-то «Роял Кардинал». — Ксавьер глубокомысленно хмыкнул и сказал, что, если не ошибается, на этой же улочке, в доме №74, жил Хемингуэй. Я этого не знал. И к своему обретающему всё большие масштабы стыду, даже не читал ни одной его книги со времён школьной скамьи. А в ту пору знакомство с творчеством Хемингуэя началось с повести «Старик и море», которая, не исключено, что в силу возраста, мне показалась скучной и так и осталась недочитанной.