Atem. Том 1

Время только подбиралось к шести часам, однако улица вовсю утопала во мраке сумерек. В рассеянном свете фонарей клубился туман. Целый город был скрыт в нём, словно только вокруг тебя существовал крошечный островок бетонной суши, а дальше — безлюдный пустырь. Ни силуэтов зданий, ни даже света.

Где-то из-за угла донёсся мерный стук колёс о рельсы. И уже через мгновение сквозь густую пелену на меня таращились два жёлтых глаза приближающегося трамвайчика. Сверху на электронном табло светилось: «№17: Вокзал — Университет — Парк». «Очевидно, этим днём правит ирония», — подумалось мне, и я подчинился воле самопровозглашённой императрице.

Через три остановки и сотню назойливых мыслей раздался металлический скрежет — мы остановились в нескольких метрах от ярко освещённого здания библиотеки.

18

В крайне вежливой манере, сопровождая свои слова изящными жестами, Дэниэль, подобно дирижёру оркестра, объясняла какой-то девушке, как той найти нужную книгу. А я стоял у окна, зачарованно наблюдая за её утончённым языком тела, ловя каждое движение. Но вот студентка исчезла, скрывшись за стеной стеллажей, и взгляд Дэниэль встретился с моим. Она улыбнулась и, подняв ладошку, стала перебирать кончиками пальцев в воздухе, точно играя на воображаемом фортепиано. Клянусь, я слышал музыку! Будто сам Берлиоз и Дебюсси вдруг встретились в небесах над Парижем лишь ради этого одного события — написать для неё ноты мелодии приветствия — mélodie d’accueil. Несомненно, немецкая строгая прямота лишена той лёгкой грации, присущей аристократичным французам.

— Rebonjour, — поздоровался я по всем правилам французского этикета, обязывающим добавлять приставку «re», если ты встречаешь человека второй раз за день.

— Как ты здесь оказался? — задала она наиболее очевидный вопрос, и улыбка вновь озарила её лицо, но на сей раз она вдруг смутилась собственных эмоций.

— В общем-то, всему виной профессор Краус со своей иронией, — слукавил я и красочно описал свой путь до библиотеки.

— Получается, тебя вынудили лекция и самовнушение? — насмешливо хмыкнула она, явно дразня меня. Я ничего не ответил, но дал понять, что вижу всю подноготную её дерзости.

— Дэни! Еда! — прозвеневший за её спиной звучный девичий голос, застал Дэниэль врасплох, заставив испуганно вздрогнуть. — Добрый вечер, Катя, — поздоровалась девушка со мной, и вопросительно уставилась на подругу. Но Дэниэль, отчего-то испуганно смотря на меня, снова спряталась в своём ледяном панцире. — Пойдём, — указала Катя на длинный ряд то ли парт, то ли столов, стоящих вдоль окна.

— Разве сюда можно проносить еду? — попытался я разрядить обстановку. — Штэфан, — представился и я.

Почуяв холодное дуновение, гонимое сгущающимися грозовыми тучами над нашими головами, Катя бодро подхватила подброшенную мной инициативу в свои руки, принявшись рассказывать о непреложном уставе, установленном в этих стенах.

— Ну, знаешь, к любому правилу ведь всегда есть поправка, — добавила она, хрустя каким-то овощным салатом.

— Где-то это я уже слышал, — улыбнувшись, взглянул я на Дэни. Та, пряча от меня глаза, строила вид чрезвычайно увлечённой своим рагу.

И тогда мы с Катей разговорились о лекциях профессора Крауса, а после — и о нём самом. Для меня открылись новые подробности о его неповторимом стиле, стиле, умеющем удержать любого слушателя в священном благоговении. В университете профессор славился тем, что не позволял своему разуму затвердевать под коркой полученных знаний. Иными словами, перечитывая одни и те же произведения из раза в раз, он обнаруживал в них новые истины, которыми позже, с восторженной радостью первооткрывателя, делился на своих занятиях.

— Если вы придёте на лекцию о Шекспире в следующем году, то точно услышите много чего такого, что не было произнесено сегодня, — сказала Катя. — Поэтому его лекции посещают студенты разных годов.

Разве не это является доказательством гения человека: приобретая опыт, подвергать сомнению любую истину, произнесённую или услышанную ранее?

Замигавшая над информационной стойкой индикаторная лампочка в виде вопросительного знака, оповестила о новом посетителе, и Катя, извинившись, направилась к студенту.

— А что за книгу искал субботний студент? — вспомнился мне недавний случай.

— Из частной коллекции какого-то Голдастуса о Генрихе Третьем. Понятия не имею, кто это, — невнятно пробубнила она, не отрываясь от своего ужина.

— Ты о Генрихе? — рассмешила меня её откровенная невежественность.

— О Голдастусе. А этот Генрих с этими важными цифрами после имени, — и её маленький нос вмиг сморщился, почуяв напускную зловонию, исходящую от слова «третий», — наверняка был одним из королей.

— Императоров, — поправил я её. — Священной Римской Империи.

— Штэф, — и опять гласная звучит дольше, чем ей следовало бы. — Эти священные императоры со своими священными войнами занимательны только для мужских умов.