Atem. Том 1

Я проспал двое суток. В первый день моим снотворным оказалась накопленная за прошлый день …дни, физическая и эмоциональная усталость. Но и её заряда надолго не хватило. Я проснулся в глухую полночь. Метался в темноте из комнаты в комнату, словно в поисках выхода. Только его не было. Спать я больше не мог, просто не хотел. К тому же моё подсознание могло разгуляться вдоволь, только когда я был в отключке. Я не хотел ни о чём думать, ничего анализировать или искать хоть малейшие крупицы логики. Но сучий рассудок контролировать так же бесполезно, как и женщину. Оба всегда делают то, что им заблагорассудится. Нет, не правильный глагол. Какой-то слишком «логический». А вот «взбалмошный» — хорошее слово; значит, было бы вернее сказать: «Оба всегда делают то, что им взбаламутится». Нет, не спать оказалось куда тошнотворней и дерьмовей, чем лицезреть своих потаённых монстров. И я напился. Впервые за долгое время. Просто безбожно надрался. Осушил полбутылки коньяка и проснулся под утро от собственного блевотошно смердящего перегара. И мысли завертелись по-новому. И я снова попытался их унять дюжей порцией алкоголя. Опять уснул. На сей раз проспав до позднего вечера, а когда проснулся, то заблевал пол в гостиной. Женщины. Ни одна отрава не сравнится с тем ядом, который они впрыскивают в нас. Сначала мы в них, потом они в нас. И есть в этом какой-то грандиозный природный замысел праведного всевышнего отмщения.

Следующим утром, в четверг, позвонил Майер, напомнил о вечерней тренировке и предстоящей игре. Да уж, сейчас я просто был спортивным эталоном. Хоть я и пообещал приехать, представлял себе слабо, какая от меня могла бы быть польза. Я не стал ему ничего говорить ни о своём двухдневном запое, ни о душевных метаниях.

При всём своём безумии, способность здраво оценивать собственные возможности меня не покинула. За руль я определённо не рискнул бы сесть. Да и вернуться обратно мы всё равно должны были вместе с Ксавьером.

Проторчав ещё час дома, пытаясь найти бутсы, я вспомнил, что все свои футбольные вещи я оставил в Бохуме. Это на меня было совсем не похоже. Было. После встречи с Эли вся моя жизнь была не похожа на мою. Нет, не совсем так. Я занимался всем тем, чем и до неё, только теперь это «всё» ощущалось иначе. Да и все мои предыдущие отношения не были похожи на эти, эти, которые и отношениями-то не назовёшь. И сейчас, когда по непонятной мне причине, Эли захотела исчезнуть, присутствие её невидимого шлейфа миндального запаха и хрустального смеха оставалось слишком осязаемым.

Мне верится, что окажись на моём месте и в моём положении любой другой вот так безрассудно очарованный мужчина, то он поступил бы так же, как я собираюсь поступить прямо сейчас, сидя в трамвайчике номер «Семнадцать», что следует по маршруту «Парк — Университет — Вокзал».

77

И вот я внутри библиотеки. Тут всё как обычно: все заняты своими делами. Эли на своём рабочем месте, в своём монашеском платье с белым воротничком; волосы собраны в пучок, точно как у какой-нибудь балерины. Вид у неё то ли болезненный, то ли усталый. Я уже собрался было подойти, как меня опередил более расторопный студент с огромным портфелем. Он обратился к Эли, и она быстро заклацала по клавиатуре. Остановилась. Теперь сама спросила парнишку о чём-то, посмотрев на него таким донельзя недовольным взглядом, словно он прервал ни как иначе как саму Королеву от её ежедневного святого ритуала — «пятичасового чая». Парнишка опять что-то сказал, и её голова скрылась за квадратным монитором. Так повторилось ещё несколько раз, пока её взгляд не застыл на мне, статуей остолбеневшим возле перил. Никогда она не была для меня такой чужой и незнакомой, как в эту секунду. И всё же я подошёл. Какое-то время мы просто молчали. В моей голове вертелся лишь один вопрос — «как», а в её глазах читался только гнев.

— Не нужно было тебе приходить, — буднично произнесла она, но я чётко расслышал, как дрогнул голос.

Я утвердительно кивнул и, не придумав ничего лучшего, сказал, что это не первый раз, когда я переступаю через собственную гордость. «Если слишком часто переступать в конечном счёте можно и вовсе растоптать», — заключила она с ледяным хладнокровием. Не знаю, кого сильнее мне захотелось ударить: её или себя.

— Даже приговорённым к смертной казне предоставляется последнее волеизъявление. Так утоли моё любопытство и ответь, почему… — так и не смог я закончить вопрос, потому что он казался до безобразия очевидным.

— Потому что мы — разные, — так же спокойно ответила она.

— В какую минуту до тебя снизошло сие откровение? — из-за её «логических» выводов, я опять начинал выходить из себя.

— Штэфан, пожалуйста. Уходи.

— Уходи? Просто «уходи»?! Вот так у тебя всё просто?!

— Я хочу, чтобы ты был счастлив. Хоть ты этого и не видишь.

— Да я просто свечусь счастьем! Разве ты этого не видишь?! — уже орал я. — Вот-вот от моего «счастья» вспыхнет всё это бумажное чистилище!