Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или

Они стояли на скользком горелом шлаке, на самом берегу ослепительного потока, у их ног дышала жаром лётка, а они швыряли глину в огонь, туда, где похожий на языки горящего газа кипел металл. Вся жизнь превратилась для Риардена в короткую последовательность движений: нагнуться, подхватить ком, прицелиться, бросить его и прежде, чем глина попадет в нужное место, нагнуться за следующей порцией огнеупора. Он полностью сосредоточился на раскаленной цели, чтобы спасти печь, и на неустойчивой опоре под ногами, чтобы спасти свою жизнь. Он не думал больше ни о чем, только ощущал, как его охватывает волнующий подъем от напряжения сил, четких движений тела, собранности воли. И не имея времени осознать, но понимая это не разумом, а чувствами, он улавливал черный силуэт, из-за которого пробивались багровые лучи, напряженные локти, угловатые очертания тела. Красные лучи длинными иглами прожекторов вырисовывали движения быстрого, умелого, понятливого помощника, которого он раньше видел только в вечернем костюме в огнях бального зала.

Некогда было вспоминать слова, думать, объяснять, но он решил, что это реальный Франсиско д’Анкония, та его часть, которую он увидел с самого начала и полюбил — это слово не шокировало его, поскольку было единственным, оставшимся в его мозгу, и еще там было отрадное чувство, наполнявшее его новым приливом энергии.

Ощущая ритмичные движения тела, обжигающее дыхание огня на лице и холодной ночи — на спине, он внезапно постиг, что это и есть простая сущность его Вселенной: интуитивное нежелание принять беду, непреодолимый порыв борьбы с ней, триумфальное чувство своей способности победить. Уверенный, что и Франсиско ощущает то же самое, что им движет тот же импульс, Риарден понимал, что они оба имеют право на это чувство. Он видел мелькание залитого потом лица, сосредоточенного на тяжелой работе — самого радостного лицо из всех, что он помнил.

Над ними возвышалась печь, черная махина, оплетенная кольцами труб, окутанная паром; казалось, она тяжко дышит, выстреливая багровые облака, повисающие в воздухе над заводом, а они сражались, чтобы не дать ей истечь кровью и умереть.

Внезапно выброшенные металлом искры летали вокруг их ног, умирая незамеченными на одежде, на коже рук. Поток металла становился медленнее, сдерживаемый преградой, вырастающей за пределами их зрения.

Все случилось так быстро, что Риарден смог понять произошедшее до конца, только когда с аварией было покончено.

Ему запомнились два момента: первый — он увидел, как Франсиско швырнул глину сильным броском, слишком резко подавшись всем телом вперед, потом неожиданно отпрянул назад, судорожно пытаясь избежать падения, взмахнул руками, стараясь восстановить равновесие. Приземлившись на скользкую, осыпающуюся поверхность, Хэнк думал, что прыжок, которым он преодолел разделявшее их расстояние, будет стоить жизни им обоим. Второй момент — он приземляется рядом с Франсиско, обхватывает его руками, удерживая от падения в белый поток, и оттаскивает назад, изо всех сил упираясь ногами, не отпуская его от себя, как не отпустил бы своего единственного сына. Его любовь, его страх, его облегчение вылились в единственном вскрике:

— Осторожнее, проклятый дурень!

Франсиско подхватил лопатой глину и вернулся к работе.

Когда работа была закончена, и пробоина заделана, Риарден испытал мучительную боль в руках и ногах, обессилевшее тело отказывалось повиноваться, и все же он чувствовал себя бодро, как будто только что вошел утром в свой кабинет и готов разрешить хоть десять новых проблем.

Осмотревшись, Риарден в первый раз заметил, что их одежда в дырах от прожогов, руки кровоточат, у Франсиско на виске ссадина, а на скуле кровавая рана. Франсиско сдвинул очки на лоб и улыбнулся ему, и это была улыбка ясного, солнечного утра.

К ним подбежал молодой парень со смесью вечной обиды и наглости на лице, крича: «Я не мог ничего сделать, мистер Риарден!» — и пустился в длинные объяснения.

Риарден молча повернулся к нему спиной. Этот помощник, наблюдавший за манометром печи, мальчишка, только что окончил колледж.