Атлантический дневник (сборник)

Еще более абсурдными предстают те страницы книги, которые посвящены отношениям Запада с японской цивилизацией, которую Хантингтон вполне справедливо не отождествляет с китайской. Теперь уже совершенно очевидно, что особенности японского капитализма, приведшие в свое время к обострению отношений Японии с Америкой и Европой, вовсе не были некоей внутренней аксиомой цивилизации, не поддающейся имитации. Экономика Японии переживает многолетний спад, который в пору работы Хантингтона над книгой еще окончательно не оформился, и нам с сегодняшней позиции вполне понятно, что вчерашний конфликт был преимущественно экономическим, хотя в быту порой приобретал этнические и культурные признаки. Сейчас практически невозможно читать вышедшие чуть ли не вчера книги о грядущей японской опасности, они производят впечатление, близкое к комическому, и этот эффект не щадит и книги Хантингтона. Точно так же он не мог разглядеть из своего недалекого прошлого предстоящий азиатский экономический кризис.

Историки и политологи – не пророки. Но коль скоро книга пишется с явным намерением предначертать курс истории на ближайшие годы, нельзя не отметить эти просчеты и не усомниться в пользе такой книги.

Впрочем, есть в ней и прямое передергивание, для изобличения которого не надо забегать на четыре года в будущее. Я уже упоминал о том, что в книге к восьми цивилизациям исходной статьи почему-то добавлена девятая – буддийская, хотя страны с преобладанием буддизма имеют очень мало сходства друг с другом, а многие уже розданы самим Хантингтоном другим цивилизациям – та же Япония или Южная Корея и Таиланд, которые отнесены к китайской. В чем причина такой поправки? Мне она совершенно понятна: один из самых продолжительных и ожесточенных конфликтов в Южной Азии, в Шри-Ланке, Хантингтону трудно поместить внутрь единой цивилизации, и поэтому он проводит там контактную черту: тамилы – индуисты, сингалезцы – буддисты.

Но всех концов все равно не подоткнешь. Геноцид в Руанде был совершен одним африканским племенем по отношению к другому, их не разделяет ни религия, ни язык, и они столетиями жили бок о бок и вперемешку. Россия помогала мусульманской Абхазии в ее войне против православной Грузии. Армению, которая исторически тяготеет к России, Хантингтон упрямо называет православной, а это уже просто невежество. В Южной Корее и на Тайване все шире распространяется христианство, никак не укладывающееся в китайскую цивилизацию, а заодно и демократия – считать ли это нарушением культурной дисциплины?

В яростных российских отзывах на статью Хантингтона, попавшихся мне под руку, он клеймится как идеолог западного империализма и мондиализма, но с либеральной западной точки зрения его книгу трудно читать без возмущения и даже гадливости, поскольку из нее совершенно исключен нравственный элемент. Такое моральное уравнивание цивилизаций, в духе так называемой политологии «реализма» образца Киссинджера или Бжезинского, производит тем более странное впечатление, что Хантингтон попутно сетует на упадок западной цивилизации и призывает ее к мобилизации вокруг своих традиционных ценностей. Каких? Если либерализм изначально исключен из круга этих ценностей, то остается лишь самая совершенная в человеческой истории военная машина и идеология геноцида. Русские критики в запале борьбы с Западом не разглядели в Хантингтоне родства собственному «человеку с молотком» – Льву Гумилеву с его освобожденной от химеры совести «пассионарностью».

Думаю, что таких историков, как Тойнби или Шпенглер, будут читать и в будущем – несмотря на обветшалость их тезисов, в их книгах есть немало истинных прозрений, и, кроме того, они остаются нашими единомышленниками, приверженцами либеральных ценностей. Что же касается книги Самюэля Хантингтона, то она представляет собой наспех сколоченное, неряшливое и безнравственное пособие для вооруженных циников. Чем скорее мы о ней забудем, тем лучше для нас всех, для всех цивилизаций.

НА ДОЛГОМ ПЕРЕКРЕСТКЕ

Коровы не летают, а книги о философии не попадают в списки бестселлеров – это примеры суждений, справедливость которых кажется очевидной. Впрочем, некоторые из числа тех, о ком я хочу рассказать, настаивали на том, что безупречных и непогрешимых истин не бывает. Из чего уже вполне понятно, что речь пойдет не о коровах, а о философии, точнее – о философах.