Атлантический дневник (сборник)

Победа Севера в Гражданской войне стала не только триумфом свободы над рабством, но и датой рождения современного капиталистического общества. Разница с предшествующим этапом заключалась в том, что до войны еще сохранялись остатки прежней идеологии, уже упомянутого пуританства с его культом честности, бережливости и трудолюбия. В новой фазе одним из главных стимулов развития стал культ потребления, ни с каким пуританством не совместимый. Парадокс и уникальность капитализма среди других систем общественной организации заключаются в том, что, хотя он нуждается в определенной идеологической среде для своего зарождения, развитой капитализм лишен собственной идеологии и не порождает ее. Капитализм индивидуалистичен по определению, его девиз – это плюрализм, полная свобода убеждений.

Противники капитализма, которых всегда было и остается немало, привычно обличают капиталистическую идеологию, навязывая обществу, лишенному духовного надзора, собственные принципы. Но такой подход возможен лишь ценой полной слепоты: единственная идеология, которую капитализм устойчиво порождает, – это именно идеология его противников, его обличителей. В любом современном развитом постиндустриальном обществе интеллектуальная элита в подавляющей массе враждебна существующему строю, а в самом мягком случае относится к нему с большой настороженностью. Это, конечно же, прямая противоположность идеологии, цель которой всегда состоит в приведении взглядов граждан к общему знаменателю и воспитании в них лояльности режиму.

В этом наблюдении, разумеется, нет ничего нового – его можно было бы назвать тривиальным, если бы оно с таким упорством не игнорировалось. Вот что писал об этом известный социолог Дэниэл Белл в своем замечательном труде «Культурные противоречия капитализма», вышедшем четверть столетия назад и по сей день ничуть не устаревшем:

...

Что поразительно, так это то, что буржуазное общество воцарило в экономике радикальный индивидуализм и готовность в этом процессе разорвать в клочья все традиционные социальные отношения, однако буржуазный класс боялся радикального экспериментального индивидуализма модернистской культуры. Напротив, радикальные экспериментаторы в культуре, от Бодлера до Рембо и Альфреда Жарри, были готовы к исследованию всех измерений опыта, но люто ненавидели буржуазную жизнь. Историю этой социологической загадки, происхождения этого антагонизма, еще предстоит написать.

Уильяму Джеймсу и его бостонским друзьям и соратникам не приходило в голову строить новую идеологию на месте поверженной старой, да и интересы у большинства из них были ближе к естественно-научной сфере: у Пирса – к космологии и математической логике, у самого Джеймса, по крайней мере до известного периода, – к физиологии и психологии, а одним из главных стимулов их общей работы стала публикация дарвиновского «Происхождения видов». Свою совместную задачу они, скорее, видели в построении такого способа понимания мира, при котором сосуществование и опровержимость мнений будут не исключением, а правилом социального и научного диалога, в разработке плюралистического метода.

Узловым моментом этой деятельности стало создание в Кембридже в начале 70-х годов XIX века так называемого «Метафизического клуба» – частного философского общества, члены которого собирались, чтобы ознакомить друг друга с плодами своей мысли. Душой этого общества был Чонси Райт, своеобразный гений без портфеля, страдавший патологической стеснительностью и алкоголизмом и скончавшийся в сорок пять лет от инсульта. Его собственные взгляды были, может быть, слишком радикальными для большинства будущих прагматистов и отдавали некоторым нигилизмом, но каждый брал у него столько, сколько мог и хотел унести.

Науку прежнего времени лучше всего олицетворял французский математик и астроном Пьер-Симон Лаплас, считавший Вселенную чем-то вроде огромной машины, отдельные колесики которой, причины и следствия, в строгом взаимодействии определяли ход событий на все времена вперед. Во Вселенной Лапласа нет места ни для какой свободной воли, без которой и капитализм, и демократия становятся чистым абсурдом. С точки зрения прагматистов абсурдом была именно Вселенная Лапласа, в которой любые мнения – те же колесики, и разницы между истинным и неверным не может быть, потому что и то и другое предопределено с начала времен.