Атлантический дневник (сборник)

Нью-Йорк, в ту пору Новый Амстердам, начинался именно с этой южной оконечности, где сегодня бьется финансовое сердце мира и где до недавнего времени на востоке стояли обреченные башни. Север острова представлял собой каменный лесной массив, куда жители выбирались на охоту и на рыбалку. По сохранившимся воспоминаниям, река в ту пору просто кишела осетрами, в период нереста прямо вскипала, хоть переходи ее по рыбьим спинам вброд. Осетры были предметом промысла, их били не глядя острогой из лодки и в конечном счете практически истребили, а икру непривычные потомки западных европейцев обычно на месте швыряли обратно в реку. Те, что победнее, ели и икру, но смешивали с кашей или мукой, чтобы забить вкус, – архивы американской кулинарии хранят немало таких курьезных рецептов.

Памятников собственно колониальной архитектуры сохранилось не так уж много – квадратный метр, вернее, фут здесь дорог как нигде, и Манхэттен, освоив всю наличную площадь, продолжал расти вверх, подминая доисторические избушки. Один из таких реликтов – часовня Святого Павла с георгианской колоннадой, чья ограда сегодня сверху донизу и из конца в конец увешана трофеями катастрофы: соболезнованиями и молитвами, бумажными цветами и кустарными панно, стихами на скорую руку и щемящими сердце фотографиями пропавших без вести. Все это снесено и прислано сюда из координационного спасательного центра неподалеку, с Юнион-сквер, где полгода назад был создан стихийный мемориальный центр, из таких же центров в других городах США и по всему миру. Надписи по-английски, по-испански, на иврите и на всех других мыслимых языках и алфавитах. Тут же – огарки тысяч свечей и сложенные вдоль ограды игрушки, которые уже порядком истрепала непогода, – плюшевые медведи, куклы Барби, последние подарки детям, у которых уже никогда не будет ни дня рождения, ни Рождества.

От часовни идет дорожка на импровизированную смотровую площадку, к месту, которое теперь уже привычно называют «нулевой зоной». Там по-прежнему день и ночь идут работы, и только что извлекли тела двоих полицейских. Один как раз накануне 11 сентября подал в отставку, поступил на юридический факультет, другой, ветеран спасательных работ, помогал жертвам и в Оклахома-Сити, и после первого взрыва во Всемирном торговом центре в 1993 году. Здесь был его последний подвиг.

На смотровую площадку пропускают строго по билетам – нет, это не способ наживы на общем горе, билеты выдаются бесплатно. Но для того чтобы их получить, надо пройти на другую сторону острова, к пирсу морского музея, где выдача начинается только с полудня, по 250 билетов на каждые полчаса, чтобы не собирались толпы.

Поначалу, глядя на увешанных цифровыми камерами и преувеличенно разговорчивых попутчиков, я впадаю в обличительный пафос и мысленно обзываю их праздными зеваками, но потом спохватываюсь, соображая, что и сам здесь оказался не вполне по делу. В конце концов, быть праздным зевакой в свободное от работы время – это нормальное состояние человека, суть его досуга и залог душевного равновесия. Невозможно постоянно пребывать в эмоциональном и нравственном напряжении, даже на руинах непостижимой уму трагедии, человеческий механизм не рассчитан на такие нагрузки. Вдовы когда-нибудь выходят замуж, сироты обретают новых близких взамен ушедшим. Это как раз те, кто их овдовил и осиротил, навек срослись со своим мрачным пафосом, заменившим им будничное людское обличье. Цифровая камера, авоська с сувенирами, даже пирсинг в губе под оранжевыми вихрами – все это сегодня признак нормы, сигнал отсутствия тревоги. Жители земли отдыхают на свои кровные вокруг безвременной братской усыпальницы.

Сразу к северу – Чайнатаун, компактное поселение китайцев. Вывески ресторанов, всех этих «Восточных садов» и «Изумрудных драконов», тротуарная торговля мишурой: наручные часы с аршинной надписью «Женева», на изнанке – «Сделано в Китае», по восемь девяносто девять с развала, а если потрудитесь зайти в магазин – стремительно падает до двух девяноста девяти. И везде – фотографии башен-близнецов, со статуей Свободы на переднем плане, в ночном сиянии тысяч окон, с врезающимся самолетом. На прилавках – скульптурные копии тех же башен, с орлами и звездно-полосатыми флагами. Приподнимешь и видишь надпись на подставке: «Сделано в Китае».

На перекрестке стоит незнакомый памятник: человек в просторном халате, в шапке с острыми краями. Это – Конфуций, китайский мудрец и религиозный основоположник, поставлен по подписке местного населения. Конфуций учил почитать власти, семью и дорогих покойников. Здесь он оказался как нигде на месте, в двух шагах от алтаря трех тысяч мертвых.