Атласный башмачок

Не укладывается в привычные рамки и истовый католицизм Клоделя, посвятившего большую часть своей жизни изучению и комментариям Библии. Впрочем, за оболочкой государственного мужа и христианского мыслителя все время угадывается анархистская природа истинного поэта: она выплескивается и в чрезмерном лиризме его драм и поэм, и в образе героя — вечного бунтаря и странника, неудержимо влекомого к неизвестному, к “пределам мира”, по выражению столь любимого Клоделем Артюра Рембо. Хотя для самого Клоделя здесь не было противоречия: для него “искусство и поэзия есть также вещи божественные”, и только поэзия, укрепленная верой, способна объяснить необъяснимое: “Предмет поэзии, вопреки распространенному мнению, вовсе не мечты… предмет поэзии — это обступающая нас священная реальность, данная нам раз и навсегда”. Начинал Клодель в 8о–е годы XIX века вместе с символистами, а последнюю пьесу — фарс “Торжество Скапена” — написал в 1949 году, во времена, когда уже появились Сартр и Жене. Если круг образов и тем остается постоянным, то драматургическая техника со времен малосценичного “Златоглава” существенно меняется. Всю свою жизнь Клодель постоянно учится у театра: он присутствует на репетициях своих ранних пьес, у Люнье–По и у Жака Копо, и в знаменитом институте Жака Далькроза в Хеллерау, где ставили “Благовещение” (Клодель был тогда французским консулом в Германии), как потом много позднее на репетициях “Атласного башмачка” Жана–Луи Барро. Вместе с режиссерами и актерами он стремится постичь то, чем должен стать его текст. Переделки и вся необходимая работа по переработке текста для сцены воспринималась им не как нечто случайное, но как новый источник вдохновения — почти все пьесы имеют по два варианта. И если его ранние драмы, как “Город” (1891), были в основном драмами для чтения, то в поздних пьесах, начиная приблизительно с середины 10–х годов, Клоделя все больше занимают вопросы сценичности.

Новаторство Клоделя — в попытке подчинить свою драматургию новой театральности, и здесь он оказывается близок не французским драматургам–современникам, а режиссерам–реформаторам сцены начала века — Мейерхольду, Крэгу, Рейнхардту, как потом Барро и Брехту. Клодель экспериментирует во всех жанрах. Под впечатлением опытов Далькроза и Аппиа он пишет сценарий балета для Вацлава Нижинского “Человек и его желание” (1921), который совершенно не укладывается в эстетику своей эпохи, являясь, по сути, первым опытом танца модерн. Для театра Рейнхардта он пишет либретто оперы, мистерию “Книга Христофора Колумба” (1927, музыка Дариуса Мийо), организуя драматическое действие как монтаж законченных мизансцен с подробными рекомендациями для исполнителей и включением в действие кинопроекции, а затем превращает эту драму в киносценарий. Он сочиняет мистерии, исторические драмы, мимодрамы, ораторию, пластическую сюиту, фарсы, в том числе для театра марионеток, и экстраваганцу для радиотеатра, “Луна в поисках себя самой”. Размышления об искусстве театра приводят Клоделя к мысли о тотальном спектакле: “Есть моменты, когда не хватает слов, и тогда нужна поддержка музыки, искусства пантомимы, пантомима может переходить в танец, а когда присутствие актера кажется слишком материальным, можно прибегнуть к технике кино”[105].

“Атласный башмачок” сам Клодель считал итогом, вершиной своего творчества.

Написанный в Токио под впечатлением представлений японского “Но”, “Атласный башмачок” представляется как отражение всей истории европейского театра, обогащенной опытом театра восточного[106]. Многим он видится увеличенной в размерах драмой “Но”: речь идет и о содержании, и о музыкальном сопровождении (см. сноску к последней сцене Четвертого Дня), и о заимствовании образов, например фигура Двойной Тени. Другие назовут “Атласный башмачок” “Божественной комедией” новых времен и тоже будут по–своему правы: разве сквозь перипетии судьбы, возносящей Пруэз в венец вечного звездного неба, не мерцает нам образ путеводной возлюбленной флорентийского поэта? Третьи, несомненно, расслышат сквозь какофонию звуков и тем мелодию Вагнера. Да что там говорить: “сцена этой драмы — весь мир”, как значится в первой авторской ремарке “Атласного башмачка”. Жанр пьесы обозначен как “испанское действо в Четырех Днях”, вызывающее ассоциацию с “ауто сакраментале” Кальдерона: так же, как в барочной драме, в действие на равных включаются Святые и Ангелы.