Атомный аврал

«С помощью этих приборов мы осуществляли службы биологической безопасности и производили биологические опыты с животными. Серьезных поражений людей, обслуживающих Первый Советский атомный котел, не было; этому также помогало то обстоятельство, что сотрудники, получившие дозы облучения, опасные для здоровья, немедленно отстранялись от работы и направлялись на отдых в санатории…»

Однако индивидуальных дозиметров не было.

Какую дозу облучения получали сотрудники, например, вахтеры, стоявшие в оцеплении здания «К» во время больших пусков, никто не знает.

Самого понятия «лучевая болезнь» тогда не существовало. Опасность облучения многие понимали, хотя часто пренебрегали ей. Тем, кто чувствовал себя плохо, ставили общий диагноз: «астеновегетативный синдром».

После пуска реактора Ф-1 Курчатов и группа его ближайших сотрудников получили щедрый премиальный аванс. У Игоря Васильевича появился открытый счет в полмиллиона рублей. Это была вполне заслуженная премия. Сталин держал данное им слово.

11

Разработкой конструкции атомной бомбы в лаборатории Курчатова занимался сектор № 6 под руководством тихого и неприметного Юлия Борисовича. Харитон родился в 1904 году в Санкт-Петербурге в интеллигентной еврейской семье в один и тот же год со своим тезкой, другим еврейским мальчиком Юлиусом, появившимся на другом конце света, в Америке. Им никогда не суждено было встретиться за чашечкой кофе и спокойно поговорить о своих юношеских увлечениях: о средневековой французской поэзии или романах Достоевского.

Они всю жизнь были чрезвычайно заняты, особенно в сороковые годы. Каждый из них конструировал атомную бомбу. Оппенгеймер — американскую, а Харитон — советскую…

После возникновения в России «новой эры человечества» в жизни Харитона мало что изменилось. Завенягин, Первухин, Славский и другие будущие руководители атомного проекта проходили суровую школу жизни, сражаясь в красногвардейских отрядах, а застенчивый и скромный Юлик продолжал прилежно готовиться к поступлению в Политехнический институт.

Отец его, профессиональный журналист, заведовал Домом писателей в послереволюционном Ленинграде и был широко известен в литературных кругах. К советской власти он относился терпимо, искренне считая, что если её немного урезать и подшлифовать, то нормальный человек вполне может существовать параллельно с ней. Мама же отнеслась к власти большевиков скептически, отдавая предпочтение историческим нравственным ценностям. В конце 20-х годов отец по идеологическим мотивам был выслан из СССР и переехал в Ригу. Мать уехала сначала в Германию, где вторично вышла замуж, а потом — в Палестину. Отец был арестован и расстрелян в 1940 году, после вступления в Латвию Красной Армии.

Он мечтал о том, чтоб из Юлика вышел если уж не гениальный, то, по крайней мере, талантливый ученый. Мама хотела вырастить сына добрым, скромным и верующим, независимо от приобретенной профессии. Харитон оправдал надежды своих родителей.

После окончания института он был приглашен на работу в Физико-технический институт в лабораторию Семенова. Выполнив несколько научных работ, уже через год был направлен на двухлетнюю стажировку в Кембридж. Работал в Кавендишской лаборатории под руководством молодого ученого Джеймса Чедвика, впоследствии прославившегося открытием нейтрона.

Харитон вернулся в Ленинград почетным доктором наук Кембриджского университета.

В институте ему предложили должность заведующего новой лабораторией, в которой необходимо было наладить изучение различных взрывчатых веществ и взрывных процессов.

В 1939 году, в момент общемирового уранового бума, вызванного открытием деления урана, совсем юный сотрудник института двадцатипятилетний Яков Зельдович увлек Харитона ядерной тематикой.

Их теоретический тандем дал великолепные результаты. В конце 1939 года в совместной статье «О цепном распаде урана под действием медленных нейтронов» они писали о возможности осуществления цепной реакции: «Необходимо для замедления нейтронов применять тяжелый водород или, быть может, тяжелую воду, или какое-нибудь другое вещество, обеспечивающее достаточно малое сечение захвата… Другая возможность заключается в обогащении урана изотопом-235… Принципиально возможность использования внутриядерной энергии открыта».

Большинство советских ученых, особенно старшего поколения, весьма скептически отнеслись к смелым выводам Харитона и Зельдовича.

Академик Иоффе по этому поводу высказался в декабре 1939 года так: «Использование результатов ядерной физики в практических целях маловероятно».

Аналогичную позицию занял тогда Капица: «Было бы весьма удивительным, если бы возможность использовать атомную энергию превратилась в реальность».