Атомный перебежчик

– Нет, нет, Виктор! – запротестовала Мэрит. – Я сейчас. Только переоденусь в сухое.

Буторин кивнул и ушел к очагу, уселся в кресло и стал ждать, хмурясь и сжимая кулаки. Обидно было сидеть без дела, обидно подвергать опасности эту молодую храбрую женщину. Он не мог уже справляться со своими нервами. Задание под угрозой срыва, он потерял остальных товарищей. И не имел никаких сведений о них. Еще день или два, и придется все делать самому. Одному! Ждать больше нельзя.

Мэрит пришла минут через тридцать, одетая в длинное шерстяное платье, в накинутом на плечи платке. На ногах у нее красовались красивые толстой вязки носки. Девушка уселась прямо на ковер возле очага и посмотрела снизу вверх на Буторина. Он напряженно всматривался в лицо Мэрит, боясь, что сейчас она расплачется и начнет рассказывать о том, где и как погибли его товарищи.

Но девушка вдруг улыбнулась. Устало, но все же тепло и обнадеживающе.

– Твои товарищи живы. Они нашлись, – сказала Мэрит. – Нам сообщили через связных, что трое русских ищут связь и хотят попасть сюда. Один назвал имя моего командира Хеворда Лунда. Оказывается, его предупредили о вашем приходе, и он должен вам помочь. Так что, Виктор, мы еще будем с тобой вместе воевать.

– Господи! – Виктор покачал головой с горькой улыбкой.

«Как же это нелепо звучит в устах красивой женщины, которая обращается к мужчине, который ей нравится. Я ведь знаю, что нравлюсь ей. И она с радостью говорит, что мы еще вместе будем воевать. Не под луной гулять, не к друзьям или родственникам в гости поедем, а будем воевать. Как же все нелепо и страшно. Какой этот мир теперь искалеченный».

– Как их имена, ты знаешь? – спросил Буторин, отогнав ненужные мысли. – Как они выглядят? Мне нужна уверенность, что это именно они.

– Я больше ничего не знаю. – Мэрит снова улыбнулась. – Ты не беспокойся, мы умеем воевать, мы можем помочь. Это наша земля, мы здесь дома.

– Я тебе верю, – кивнул Виктор, – но я беспокоюсь за своих друзей.

– Не беспокойся. Теперь им помогут, мы ответили, что знаем их и ждем. Им помогут. – Мэрит взяла руку Виктора, провела по ней своими пальцами и тихо добавила: – Ты еще не старый мужчина, но уже совсем седой. Я понимаю, тебе пришлось много пережить, ты солдат, ты воюешь – и не только за свою Родину, но и за нашу.

– Сейчас каждый сражается с общим врагом, – согласился Буторин, чувствуя волнение от прикосновения женских пальцев. – И не важно, что мы говорим на разных языках и живем в разных странах. Мы вместе, сейчас мы все – братья и сестры.

– Не хочу, чтобы братья и сестры, – мягко улыбнулась Мэрит. – Поцелуй меня…

Горная деревушка Рогне-Фрон приютилась на краю плодородной долины, где удобно было пасти скот. Здесь же почти сотню лет трудились мастера, изготавливающие из шерсти и выделанной кожи одежду и обувь. На краю деревушки, в самом конце улицы, между высокими елями стояла старинная лютеранская кирха. Рядом, в маленьком двухэтажном домике, жил пастор Густав Борген. Маленький тщедушный человек в очках с толстыми стеклами, он умел говорить так, что люди забывали обо всем на свете и замирали, слушая его, разинув рот. Удивительно начитанный, прекрасно знавший историю не только Норвегии, но и всей Европы, глубоко знавший историю европейской религии, он собирал на проповедях не только прихожан своей кирхи, но зачастую и жителей других деревень, приезжавших на воскресную службу в Рогне-Фрон.

Но все это было до войны, а теперь деревня опустела. Прихожане разъехались, ища защиты и пропитания. Никто уже не приезжал на проповеди из соседних деревень. Да и своих прихожан пастор видел в кирхе редко. Несколько стариков да женщин навещали его, приносили продукты.

Густав Борген приютил раненого норвежца и двух его русских друзей. Шелестов и Сосновский не выходили на улицу, чтобы не привлекать к себе внимания жителей Рогне-Фрона. В деревнях все друг друга знают в лицо. Кто знает, может быть, и здесь есть осведомители гестапо. И поэтому по очереди русские дежурили на верхнем этаже дома пастора, наблюдая за местностью через два окна, выходящие на противоположные фасады.

Дверь скрипнула, и в комнату вошел пастор. Хольмен открыл глаза и попытался приподняться на своем ложе, но пастор замахал руками:

– Не надо, не надо. Лежи, сын мой! – Густав Борген подошел к кровати. – Я проводил доктора. Он сказал, что твоя рана не опасна. Заживление идет как надо. У тебя сильный организм, Улаф, но тебе нужно лежать.

– А доктор не приведет немцев, пастор? Вы уверены в нем?

– Людям нужно верить, – улыбнулся Борген. – Недоверие источает душу, наполняет ее желчью. А доверие и любовь наполняют душу солнечным светом.

– Расскажите это тем моим товарищам, что остались в районе Квиннгерада. И про доверие, и про солнечный свет. Они погибли, чтобы спасти других. Нас кто-то предал, пастор. Другой причины этой трагедии просто не существует. Вот поэтому я и спрашиваю, верный ли человек ваш доктор?

– Ему можно верить. Он ведь еще и тюремный врач. Помогает арестованным и заключенным. Тем, кого пытают нацисты. Он помогает тем, кому может помочь. Хоть немного.