Атомный перебежчик

– Ну, сменить ледяной подвал на бабушкину сказку – за такое что хочешь отдашь!

Пока Мэрит устраивала гостей и накрывала на стол, старая Сигни занималась раной инженера. Она сказала, что ничего страшного пока нет, начинающееся воспаление можно остановить, но Кнудсену нужен полный покой хотя бы на несколько дней. После перевязки и снадобий Сигни инженер уснул.

Буторин и Мэрит о чем-то тихо шептались у окна. А Венге и Сосновский устроились возле очага. Спустя немного времени к ним пришла Сигни и протянула бокалы с горячим вином. Они сидели, потягивали вино и смотрели на огонь.

– Я была в Советской России два раза, – заговорила женщина. – И до революции бывала там. И знаете, Клаус, меня всегда поражали русские. Они очень открытые люди, я бы даже сказала, что их национальная черта – нерациональность. Чувства берут верх, но и помогают. Сколько построено заводов и городов после разрухи и Гражданской войны. Они верили в себя, в свою страну и побеждали там, где у других опустились бы руки. Силы человека не безграничны, но дух его велик, и такой человек совершает подвиги каждый день. Он живет ими и радуется им!

– Сейчас вы не узнали бы наш народ, – вставил Сосновский. – Погибли сотни тысяч, а может, и миллионы людей. И солдат, и простого гражданского населения на территориях, захваченных фашистами. Сколько горя может вынести человек! Я думал, что это невыносимо, что этому есть предел. Но когда я побывал в Ленинграде, когда видел людей, которые идут к станкам на слабых от голода ногах, когда падают там же, возле станков, когда на завод идут работать дети, потому что взрослые воюют с врагом, я понял, что нас не победить никогда.

– Ленинград, я слышал, – ответил Венге. – Мне рассказывал Виттар. Я просто не понимаю. Почему вы не сдали город, почему не бросили и не ушли, если его нельзя защитить.

– Не понимаете, Клаус? А вы можете понять, что мать не бросает свое дитя, выносит его из огня, падает сама, погибает, выталкивая его, чтобы только он жил? Так же и у нас. Наша страна, наш дом – это наша кровь от крови, это наше дитя, и в то же время мы относимся к Родине, как относятся благодарные дети к своим родителям. И еще, Клаус, не было в истории нашего народа такого, чтобы нас кто-то побеждал. И не будет. Такие вот мы. Спасаем и свою страну, а заодно и наших друзей. Мы ценим дружбу, дорожим ею и можем умереть за друга. Это просто. Так мы устроены. Знаете, сколько испанских патриотов остались в нашей стране, получили нашу помощь, потому что на родине их ждала смерть? Они наши друзья, и нам не жалко для них ничего. Мы воевали с ними рядом. Мы протянем руку дружбы любому и не дадим никого в обиду.

Они говорили долго, до половины ночи. Говорила Сигни, говорил Сосновский. Венге слушал, иногда задавал вопросы. Возможно, он догадывался, что его спасли русские не просто так. Ему никто ничего не предлагал, не призывал ни к чему и никуда не звал. Ему просто рассказывали. Открывали глаза на то, что есть черное, а что – белое. Сосновский помнил разговор с Шелестовым на эту тему, да и сам понимал, что торопиться с Венге нельзя. Пусть сам поймет. Но какова бабушка Сигни! Она как будто самостоятельно решила стать союзницей русских, как будто догадывалась, зачем к ней привели этого немецкого ученого.

– Это завод! – показал Буторин за запад, где низкие тучи освещались сполохами огня. – Надо спешить. К вечеру мы можем быть в Рогне-Фрон. Неужели все получилось с парашютистами и со взрывом? Теперь надо собрать всю группу и думать о возвращении.

Сосновский посмотрел на девушку: та опустила глаза и отошла в сторону.

«Эх, Виктор, – подумал он, – разве можно бросаться словами? Все понимают, что вам придется расставаться, но зачем так походя вслух об этом при ней?»

Наклонившись, он стал поправлять лыжное крепление и вдруг увидел в просвет между нижними лапами старой ели огни фар.

– Мэрит, немцы! – крикнул он.

Девушка повернулась, ища глазами опасность, потом махнула рукой с зажатой в ней лыжной палкой. Буторин пошел вторым, резко взмахивая руками и делая широкие беговые шаги. Снег был сухой, слежавшийся. Охотничьи широкие лыжи бежали по насту легко.

Через две минуты Мэрит вывела русских к склону. Если спуститься, то с дороги русских не будет видно. Да и поземка быстро заметает лыжный след. Начиналась низовая метель.

Мэрит оттолкнулась палками и ловко соскользнула по склону вниз. Она легко объезжала редкий кустарник, делала петли, чтобы погасить скорость. Сосновский усмехнулся и тоже оттолкнулся следом. Он всегда любил такие спуски. Просто лыжный шаг не удовлетворял его, натура требовала ветра в лицо, напряжения мышц и нервов.

Буторин вздохнул и двинулся следом. С каждым днем, с каждым часом в его душе копилась боль. Ему придется оставить Мэрит здесь, в опасности. И его не будет рядом в тот момент, когда он может понадобиться ей. А случиться может все, что угодно. И ведь не уговорить Машу, как он называл Мэрит, поехать с ним. Она – боец и патриот. Она не беглянка.