Атомный перебежчик

Коган прополз за камнями метров десять, поджег бикфордов шнур и бросился бегом назад, стреляя на ходу. Он упал в укрытие как раз в тот момент, когда его маневр заметили егеря и открыли по нему огонь.

Шелестов и Сосновский, отстреливаясь, стали демонстративно отходить назад. Теперь несколько автоматов были уже никому не нужны. У каждого оставалось по пять-шесть магазинов. Потери у немцев были существенные, но не настолько, чтобы они отказались от преследования. В общей сложности, как показалось Шелестову, гитлеровцы потеряли убитыми и ранеными человек десять из сорока или сорока пяти. Да еще Буторин с Мэрит вывели из строя пулеметчиков.

– Отходите, что вы медлите? – сквозь зубы цедил Максим, перебегая назад и снова падая.

Немцы осмелели, теперь они двигались быстрее, прикрывая друг друга огнем. Две пули ударились возле самой головы в камни, еще одна рванула рукав куртки, чудом не задев руку. Отстреливаясь, падая и снова поднимаясь, Максим мысленно вел отсчет. Немцы уже отрезали обороняющихся от перевала. Еще пять секунд. Почему Коган не стреляет? Борис, ты что?

Шелестов замер за камнями, напряженно глядя, как на перевал бегут егеря. Вот уже человек десять у самой тропы, кто-то смотрит на проход, кто-то на позиции Когана. Неужели он ранен или убит?

И тут рвануло так, что половину каменной долины заволокло дымом. Задрожала земля, грохот взрыва сменился грохотом осыпающихся каменных глыб. И тогда в этой пыли и дыму Максим увидел Когана: тот, пригибаясь, бежал назад. Упал, снова побежал и снова упал. Молодец, Боря, – с удовольствием подумал Шелестов. – Дождался, теперь им не до него, теперь они в его сторону и не смотрят».

Буторин стрелял короткими очередями. Пусть подходят, пусть не боятся. Им нужно, чтобы егеря кинулись сюда. Больше будет потерь. Маша! Девушка ползла. Пули иногда били в камни, взметали фонтанчики возле ее ног, но она ползла. Вот мелькнул огонек зажигалки, и между камнями побежала дымная дорожка. Засмотревшись на Мэрит, Буторин едва не проворонил двоих немцев, выскочивших слева от него.

Повернувшись на бок, Виктор дал очередь, но после второго патрона автомат замолчал. Первый немец согнулся пополам, зажимая бок и локоть, второй, не поняв, откуда стреляют, присел на корточки и повел автоматом в сторону Мэрит.

Буторин заорал во все горло и бросился вперед. Ударом автомата он выбил оружие из рук егеря, и они покатились по камня, хватая руками друг друга за горло, нанося удары куда только можно. В какой-то момент в руке немецкого солдата блеснул нож. Виктор успел перехватить его руку. Все его мысли были о Мэрит, которая почему-то не возвращалась. Озверев от бешенства, Буторин что есть силы дважды ударил немца кулаком, сжимавшим нож, о камень, пальцы разжались, Виктор ударил егеря головой в лицо, вывернул ему руку, перевернул противника на живот. Нож сам прыгнул Буторину в руку, короткий взмах – и немец захрипел с перерезанным горлом.

И тут Буторина опрокинуло на бок страшным взрывом. Он упал, чувствуя, что не может дышать от набившейся в рот земли. В голове загудело, он ничего не слышал и мало что видел.

Поднявшись на ноги, шатаясь, Буторин бессмысленно смотрел на то место, где недавно лежала норвежская девушка и поджигала шнур. Сейчас не было ни ее самой, ни того места. Взорванный козырек обрушился вместе с немцами вниз, увлекая и тех, кто был наверху.

Кто-то схватил его за рукав и потащил в сторону. Он повернул голову и увидел Шелестова, тот что-то кричал и тащил его в сторону. Буторин пытался показать рукой туда, где погибла Мэрит…

Они шли, шатаясь, держась друг за друга. Почти без патронов. Буторин был контужен, из его ушей текла кровь.

Сигни была бледна. Она долго сидела с остановившимся взглядом, безвольно опустив руки. Шелестов заметил, что эта красивая пожилая женщина в один момент стала старухой. Венге и Кнудсен достали водку и разлили по чашкам. Одну поставили перед Сигни, но она отрицательно покачала головой. Не могу!

– Знаете, я всегда гордился тем, что я немец, – заговорил Венге. – Даже когда к власти пришли нацисты, я все равно гордился. Было ощущение какой-то возвышенной ненависти. Да, это мои нацисты, немецкие, они на голову выше всяких там итальянцев. Наши хоть накормили народ, ликвидировали безработицу, стали поднимать фундаментальную науку. Мы, интеллигенты в нескольких поколениях, даже не сразу поняли, на какую кровавую тропу ступил фюрер. А когда осознали, было поздно. Стоит ли мне гордиться тем, что я немец, или мне стоит вырабатывать теперь комплекс неполноценности из-за этого, чувствовать себя изгоем? Вот погибла хорошая, умная, сильная девочка…

– Вы не о том думаете, Клаус, – отозвался Сосновский. – Вам нечего стыдиться, тем более своей национальности. Вы должны думать о том, как, собрав в кулак все свои национальные достоинства и способности, восстановить Германию после этой войны. И, самое главное, сделать что-то, чтобы не допустить войны впредь.