Ацтек

Бью, как я уже упоминал, была слаба, чувствовала себя неважно, и необходимость покинуть город ее отнюдь не радовала. Но она, зная, что меня приглашали на тайные заседания Изрекающего Совета, догадывалась, что следует ждать каких-то событий, и с готовностью вызвалась навестить одну свою подругу, жившую на материке, в Тепеяке. Учитывая состояние жены, я дал ей возможность отдохнуть до перекрытия лодочных проходов подъемными мостами, а уже ближе к вечеру она отбыла на носилках. Обе Бирюзы сопровождали хозяйку.

Я остался в доме один. От нас до Сердца Сего Мира было достаточно далеко, и звуки притворного веселья до меня не доносились, но я мог представить себе, как по мере сгущения сумерек осуществляются различные этапы плана. Я мысленно видел, как вооруженные воины сменяют на площади женщин и детей, как разводятся мосты над дамбой… ну и все прочее. Меньше всего мне хотелось думать о собственной роли, ибо впервые в жизни я решился совершить отравление – коварное убийство исподтишка. Надеясь заглушить укоры совести крепким напитком, я взял на кухне кувшин октли и некоторое время, не зажигая света, сидел в погружавшейся во тьму комнате первого этажа, стараясь притупить чувства в ожидании неминуемого.

Потом с улицы донесся топот ног, и кто-то забарабанил в парадную дверь. Я отворил и увидел четырех дворцовых стражей, державших за края камышовую циновку, на которой лежало накрытое белой хлопковой тканью стройное тело.

– Прошу прощения за беспокойство, господин Микстли, – обратился ко мне один из стражей тоном, более похожим на приказ, чем на просьбу. – Не мог бы ты взглянуть на лицо этой мертвой женщины?

– А чего на нее смотреть? – буркнул я, несколько удивившись тому, что Альварадо или Мотекусома так быстро догадались, кто совершил это убийство. – Эту суку я могу опознать и не глядя.

– Нет, ты все же взгляни, – настаивал страж. Я приподнял покрывало с лица умершей, одновременно с этим поднес топаз к глазу и непроизвольно вскрикнул. Там лежала молодая девушка, совершенно мне незнакомая.

– Ее зовут Лаура, – прозвучал голос Малинцин, и я только теперь заметил маленькие носилки у подножия моей лестницы. – Точнее, звали.

Рабы опустили носилки, Малинцин вышла из них, и стражи с циновкой отступили в сторону, чтобы дать госпоже подойти ко мне.

– Мы поговорим в доме, – сказала она стражникам. – Ждите снаружи, пока я не выйду или вас не позову. Если позову, бросайте свою ношу и спешите ко мне.

Я широко распахнул дверь и, впустив гостью, закрыл ее, оставив стражей снаружи, а затем принялся шарить в темноте в поисках светильника.

– Свет ни к чему, – промолвила Малинцин. Нам и вправду не было особой радости смотреть друг на друга, поэтому я просто провел незваную гостью в переднюю, и мы сели друг напротив друга. В сумраке скорчившаяся фигурка Малинцин казалась беззащитной, но от нее исходила ощутимая угроза.

Я налил еще одну чашу октли и осушил ее до дна. Если раньше я стремился притупить свои чувства, то теперь предпочел бы напиться до беспамятства.

– Эта несчастная, которую принесли сюда на циновке, – одна из тлашкальских девушек, приставленных ко мне для услуг, – сказала Малинцин. – Сегодня была ее очередь пробовать приготовленную для меня еду. Я уже довольно давно использую такую меру предосторожности, но никто, кроме моих личных служанок, об этом не знает. Так что, господин Микстли, не стоит удивляться, что твой замысел провалился. Скажи, что ты сейчас испытываешь: жалеешь только о том, что я осталась жива, или хоть немного сочувствуешь ни в чем перед тобой не провинившейся юной Лауре?

– О чем я не перестаю сокрушаться много лет, – промолвил я с пьяной серьезностью, – так это о том, что постоянно умирают не те люди: хорошие, полезные, достойные и ни в чем не повинные. А вот бесполезные, недостойные, даже вредные – те, без кого мир прекрасно обошелся бы, ничего не потеряв, – живут гораздо дольше, чем следовало бы по справедливости. Конечно, чтобы прийти к такому заключению, большого ума не требуется. С таким же успехом я мог бы сетовать на то, что грады Тлалока побивают маис, но совершенно безопасны для сорняков.